«Огонек»-nostalgia: проигравшие победители - [27]

Костыль появился в самый ответственный момент и быстро уладил дело.

Инженера усадили к печке, подтолкнули к нему девчонку со стаканом горячего чая.

Если бы не было поблизости Фенстера, Костыль достал бы заначку и налил инженеру полстакана, но пришлось ограничиться чаем и душевным разговором.

Инженер, раскрасневшись от жары и внимания, расслабился. Девица, прикрыв телогрейкой живот, прятала свое нестандартное положение. Раскосо улыбалась. Инженер совсем сомлел. Для порядка проверил карабины на монтажных поясах. Его проводили и через полчаса начали подъем.

— С образованием, а дурак, — веско произнес Костыль ему вслед.

Да, не слишком умен. Пояса проверил, а что груз велик для крана на таком вылете стрелы, ему, выходит, до лампочки.

Поверить на слово Костылю, что он не будет поднимать — верх наивности. У Костыля на физиономии написано, что он жулик.

— Ну, Вить, давай! — Повернулся Костыль к крановщику. — Давай помалу… А то и так время потеряли.

Крановщик, чуя неладное, заупрямился.

— Да ты что, Вить? — застыдил его Костыль. — Ты что? Не в первой. Тут пять тонн, Вить. Ну, от силы, пять двести…

Наконец, крановщик, отряхнув грязь с промасленных валенок в огромных литых галошах, полез в кабину. Устроился поудобнее. Взялся за рычаги.

Костыль напрягся. Матерясь в полголоса, повел подъем.

Я наблюдал, как артистично он работал. Деликатно покручивая двумя пальцами правой руки — как штопором, — шептал: «Вира, Витя, вира…» А то и сам кидался помогать ребятам — принять груз, не дать ему качнуться. При этом одним глазом он продолжал следить за гусеницами крана — не подались ли вверх? Если подались — тогда тормози! Иначе кран опрокинется. При таком подъеме на каждом шагу поджидают опасности. И стрелу может задрать, и гак разорвет, и самое обычное — могут не выдержать тормоза и груз пойдет непроизвольно вниз.

Костыль жестом всех отогнал, оставив около себя только опытного Гордиенко.

Я смотрел со стороны. Не работа, а настоящий спектакль. Так, наверное, всегда будет в России. Наша иррациональная сущность не принимает порядка, мы художники, нам подавай шиворот навыворот, чтобы потом воспеть загадочную русскую душу. Разве какой-нибудь пунктуальный немец совершил бы такое? Зачем ему риск, конфликтность? Это нам наплевать на Витькину жизнь. Лишь бы заработать денежку. Ради нее можно нарушать, воровать, орать, как Фенстер. Я был уверен — Костыль закончит к вечеру четырнадцатого. Кровь из носа. А что там рухнет при этом? Или обвалится потом? К тому времени, когда заработает завод, никого из нас здесь не будет.

Но работал Костыль красиво!

Обедать пошли в тэцстроевскую столовую, ту самую, где у Мунгина была любовь.

По пути рассказывали истории из жизни. Я заметил: русский человек созерцателен и от природы литературен. Обожает слушать рассказы бывалых людей. И сам с удовольствием повествует, не стесняясь приврать.

— Стой, говорю ему, а он ползет, — рассказывал Опанасенко, тоже, как и Гордиенко, хохол. — Стой, кричу, а он молчит и лезет. Я тогда дал очередь из автомата, а он все ближе. Прибежал начальник караула, я ему докладываю. Говорю: лезет! И еще курит. Лезет и курит. Пошли смотреть. Автоматы наготове. Действительно что-то светится в темноте. Подходим — пень гнилой. Я его из автомата раскрошил. Гнилушки так и горят. А я думал: диверсант. Вот стерва — еще курит!

Опанасенко в бригаде — самый положительный. Иногда он заменяет Костыля.

Армейская тема — обычная. Меняется ландшафт. Теперь перед нами пески Средней Азии.

— Помню, похоронили секретаря ихнего горкома. Поставили памятник и к нему — почетный караул. А жара — тридцать градусов. Или сорок! Я в увольнении был, проходил мимо. Говорю им: «Что вы тут стоите, ребята, такого дурака стережете? Вы бы шли купаться». Смотрю, они и правда, поотрезали куски от черных траурных лент, сделали плавки и прыг в большой арык. Хорошо, что никто не видел, а то бы запросто могли на десять суток на губу загреметь.

— Да… В армии с этим просто.

Гордиенко дождался своего момента. Теперь его очередь.

— У нас один хохол стоял у знамени. Надоело. Закурил. Офицер заметил, позвонил начальнику караула, но чуть отвернулся, и солдат окурок в ствол. Большим пальцем прикрыл, дым выпустил. Прибежал начальник караула, обыскали солдата с ног до головы. Ничего нет! «Курил?» — спрашивают. Отвечает: нет. А карабин он держит и не отдает, как положено по уставу. Да и невдомек. Наконец, говорят ему: ладно, признайся, ничего тебе не будет. Сознался.

— И что? — спросили мы все разом.

— Дали трое суток увольнительной, но предупредили: «Смотри, еще раз закуришь, за эти трое суток двадцать суток гауптвахты получишь».

Без всякой связи мордвин Коля Мунгин произнес:

— А ураган корову может поднять. — И замолчал. Понял, что брякнул что-то не к месту.

— Ага… Быка даже, — отреагировал Гордиенко.

Но все уже с удовольствием переключились на новую тему.

— Нет, правда, — сказал образованный Стиляга. — Я читал, что смерч с водой из океана засасывает рыбу.

— А кита, интересно, сможет поднять? — мечтательно спросил Мунгин.

— Нет, не поднимет. А кран, я думаю, унес бы.

— Смотря какой… Витькин не взять.