Огонь в темной ночи - [121]

Профессор в его сопровождении приблизился к студентам.

— Я жду вас, сеньоры.

Один из студентов вышел вперед:

— Ваше превосходительство, вы должны знать, что Студенческая ассоциация постановила не посещать больше занятий, пока…

Педель, не в силах владеть собой, схватил карандаш, которым отмечал отсутствующих и который в его руках был могучим оружием, и закричал:

— Мальчишки!

Преподаватель, нахмурив брови, остановил его жестом:

— Каковы бы ни были ваши доводы, я, как ваш друг и преподаватель, призываю вас к благоразумию.

— Эта позиция ничуть не направлена против вас.

— Я понимаю. Но подумайте хорошенько. Сегодняшнее занятие я буду считать выходным днем… предоставленным вами. Я не хочу ничего слышать о забастовке.

Педель не мог допустить этого невероятного уступчивого диалога, который делал ненужным его присутствие, и выпалил:

— Я вызову охрану, сеньор профессор!

— Между мною и моими учениками не может быть охраны, сеньор педель.

Преподаватель, довольный своей репликой, которая, конечно, сделает его популярным среди студентов, наклонил голову и направился к лестнице. Студенты, обеспокоенные было криком, разразились аплодисментами. Кто-то между тем выкрал шпагу у охранника, сопровождавшего педеля, и последний бросился за жуликом с единственным желанием дать волю своему раздражению.

Другие преподаватели, будучи предупреждены, не пришли в университет. Ожидали принятия срочных мер, эффективных решений, хотя никто не мог сказать с уверенностью, как можно было принудить студентов посещать занятия. Но к вечеру стало известно, хотя и не с полной достоверностью, что забастовка была предана группой студентов; таким образом, те, кто не последовал за этой группой, должны были оказаться в изоляции, как нарушители порядка. Эти известия, постоянно дополнявшиеся новыми подробностями, вызывавшими, разумеется, еще большее замешательство, преследовали цель погасить первоначальный порыв забастовщиков, в то время как устрашающий топот лошадей охраны, постоянно патрулировавшей по университетскому кварталу и не позволявшей студентам собираться группами, должен был наводить панику. Однако реакция студентов была неожиданной. Так, из окон пансионов и общежитий внезапно опрокидывали на улицу тазы с мыльной водой. Мостовая становилась такой скользкой, что лошади, не будучи в состоянии удержаться на ногах, сбрасывали седоков на землю.

— А ну, ребята! Вымоем-ка эти каски! — командовал Белый муравей со своего балкона.

Зе Мария, заметив, что некоторым товарищам из соседних окон не удавалось выплеснуть воду на приличное расстояние, засучив рукава, подзадоривал их:

— Смотрите-ка сюда, слабаки!

И его упругие мышцы демонстрировали мощь, выплескивая содержимое таза на огромное расстояние, в самом предательском для лошадей месте.

Зе Мария в последние дни стал весьма суматошным, чередуя трудно объяснимый избыток суеты с признаками беспокойства. Накануне он напился до чертиков в комнате портнихи, ухаживая за ней, как драчливый петух, и, когда вышел на улицу в группе возбужденных юношей, его широкие плечи как бы случайно задевали, провоцируя тех, кто в тот момент был ему антипатичен. Никто не напоминал ему о бегстве Эдуарды, но это молчание, пожалуй, раздражало его еще больше.

Комический инцидент с охраной помог восстановить доверие и внешнее единство большинства. «Эти типы не иначе как хотят комедий!» — прокомментировал Зе Мария, обращаясь к Жулио, и эти слова заставили призадуматься последнего. Большинство не имело собственного лица. Кроме беспорядков, вызванных событиями, молодежь была возбуждена какой-то подземной силой, как выразилась Мариана, и невозможно было сказать, где находился ее настоящий источник. У тех товарищей, возможно, и существовало скрытое, но неуемное желание покончить с буржуазным духом, последними носителями которого они, вероятно, являлись.

Черный штандарт с нарисованным желтым черепом, зажавшим в оскаленных зубах дубину академического порядка, был поднят на балконе одного из общежитий, символизируя бесстрашие и дух пиратства. Доктор Патаррека, который в те беспокойные дни и не думал вылезать из своей конуры, осторожно наблюдая из окна с нахлобученным на голову колпаком, принял делегацию студентов, просивших его уступить знаменитый колпак, свидетельство его профессиональных подвигов на африканской земле. Воодушевленный таким вниманием, врач отдал им свою реликвию, и когда позже он увидел ее, надутую ветром, на мансарде пансиона, находящегося на противоположной стороне, то почувствовал, что он тоже участвует в эпопее юношей; он, доктор Патаррека, впервые не спросив согласия угольщицы, вышел на улицу. Вышел без зонтика от солнца, смелый, незащищенный, с удовольствием содрогавшийся при мысли о том, что на любом углу его может ожидать кинжал притаившегося врага. Когда после этой полной риска вылазки он вернулся домой, то торжественно пообещал студентам, что на следующий день обратится к хронике времен дона Нуно Алвареса Перейры с тем, чтобы найти в книгах секрет, как привести к победе импровизированную армию.

— Да здравствует полководец Патаррека!

И каждый из студентов провозгласил себя в тот момент старшим потрошителем или капитаном лучников «патарреканской армии».