Огни Новороссийска - [47]

— Кто такие?

— Мылись в передвижной бане, а тут налет, ну известно, кто куда, — отрапортовал волосатый голяк.

Второй эшелон армии остановился в Красной Поляне. Рядом полевой госпиталь, там полно не раненых, а больных. Все затянуто пеленой дождя. Холодно и неуютно.

19 октября

Снова в командировке. Еду мимо унылых, мокрых полей с неубранными копнами хлеба. У дороги в третий раз закапывают убитую женщину, три раза бомба попадала ей в могилу. В городе Харцызске встретил вышедших из окружения, переодетых в гражданское платье Парфентьева и двух полковников — командиров дивизий. Один полковник ранен в руку. Я знаю его. Какая-то сердобольная женщина запекла ему в черный хлеб партийный билет, орден Ленина и «Золотую Звезду» героя. Он пришел с этим хлебом.

В столовой за одним столом со мной оказалась черненькая маленькая медсестра из полка Свиридова, тоже выбравшаяся из окружения. Она сразу узнала меня, но я ее не узнал, настолько она изменилась.

— Хорошо, что вы уехали из полка… Свиридов отстреливался и получил шестнадцать ран. Вот его последнее донесение, — сестра вынула из-за пазухи клочок бумаги, на которой написано: «Я застрелился… Считайте меня не в плену, а застрелившимся». Куда отдать эту бумагу?

— Отдайте в политотдел армии.

На устах у всех имя генерал-майора Кириченко.

— Поезжайте специальным корреспондентом в кавалерийскую дивизию к Кириченко без права выезда оттуда без моего разрешения, — приказал мне Верховский.

1941 г.

КОННОГВАРДЕЙЦЫ

I

Кириченко скакал крупной рысью впереди небольшого отряда на худой породистой лошади, прикрытой буркой, с которой струилась дождевая вода.

Навстречу брел усталый, забрызганный грязью пехотинец, подремывая на ходу, не отрывая глаз от земли и не приветствуя генерала.

Кириченко остановил красноармейца, вытиравшего обвисшие пшеничные усы, которому было уже лет за тридцать.

— Почему не приветствуешь? — раздраженно спросил генерал, отбрасываясь на мокром седле и вытягивая вперед отекшие ноги.

— А зачем? — безмятежно спросил красноармеец.

— Как зачем?.. Я — командир дивизии.

— Командиру дивизии можно откозырять, — сказал красноармеец и нехотя поднес ладонь к засаленной мокрой пилотке, потом поднял кверху голубые глаза, вспыхнувшие какой-то насмешливой укоризной. — Вот кабы шли вперед на германа, тогда без напоминаний приветствовали бы, а то деремся, кровь проливаем, а вы, генералы, приказываете отступать. Доотступались, что скоро на Дону будем…

— Ну, ты, помолчи… Развязал язык! — крикнул адъютант генерала — майор Осипчук.

— Не шуми, Алексей Захарович. То, что он сказал, многие думают, — заметил генерал, трогая коня, но через несколько шагов повернулся и, нагнав красноармейца, спросил:

— Куда идете-то?

— Красноармеец Иван Колесниченко держит путь в Чистяково… Дивизию-то нашу потрепали под Темрюком… Ну вот и разбрелись по полю, ищем своих.

— А вы какой части?

— Части я знаменитой — девяносто шестой горнострелковой дивизии. Может, слыхали? Генерал наш Герой Советского Союза Шепетов.

— Пойдешь ко мне служить в кавалерию?

— Пойду… Только временно, до встречи со своей частью.

Кириченко сделал шаг, но потом, как бы вспомнив, спросил:

— А верхом умеешь ездить?

— Нет, не умею. Я человек пеший.

— Тоже казак. Ну, ладно. Со временем научишься, — и, обращаясь к Осипчуку, сказал: — В обоз, к Ялунину.

Разговор с красноармейцем усилил дурное настроение генерала. Фашисты только что заняли Сталино и продолжали наступать по всему фронту. Главный удар танковая группа Шведлера наносила по шоссе Макеевка — Чистяково.

Остатки стрелковых дивизий Шепетова, Владимирова, Рослого поспешно месили грязь на дорогах, стекавшихся в район Харцызск — Зугрэс. Кириченко понимал — с потерей Зугрэса советские войска дадут возможность противнику выйти на тылы армии, поломать весь Южный фронт, поставить под серьезную угрозу окончание оборонительной линии по Северному Донцу.

У сгоревшего моста через безыменную речушку стояло несколько застрявших штабных автомобилей. Их вытаскивали энергично понукаемые волы. Высокий человек, с головы до ног измазанный глиной, пошел навстречу всадникам. С трудом Кириченко узнал в нем командующего 18-й армией генерал-майора Колпакчи.

Командующий отвел спешившегося Кириченко в сторону.

— Николай Яковлевич, — сказал он, — Зугрэс надо удержать любой ценой, хотя бы на двое суток. Надо дать возможность перегруппироваться фронту. Задачу эту Малиновский возложил на нашу армию. Из всех войск армии только одна ваша дивизия осталась по- настоящему боеспособной…

— Есть, удержать Зугрэс, — как-то озорно вытянувшись, произнес Кириченко. — Мне надлежит оторваться от противника, уничтожить все переправы и не давать фашистам форсировать озеро и реку. Я уже получил из армии приказ начальника штаба и вот еду на личную рекогносцировку.

— Надеюсь на вас, Николай Яковлевич… Между прочим, у нас с вами одинаковое отчество. Я — Владимир Яковлевич. Мы, вроде, как бы братья, — тихо проговорил командующий.

Кириченко понял, улыбнулся, взял под козырек и ловко прыгнул в седло. Поехал он все той же крупной неторопливой рысью, внимательно разглядывая сквозь туман дорогу и прилегающие к ней высоты, на которых должно было развернуться сражение.