Огненный столб - [39]

Анхесенпаатон тоже изощрялась в вежливости, рассыпая любезности так долго, что Нофрет чуть не взвыла от нетерпения. Она сидела на стуле наискосок от сестры, потягивала финиковое вино, покусывала печенье, слушала несвязную болтовню Меритатон и сама бормотала какую-то несуразицу.

Нофрет уже давно лишилась терпения, а Меритатон только вошла во вкус беседы, когда Анхесенпаатон сказала:

— Бабушка умерла.

Меритатон побледнела, но сохранила спокойствие.

— Я скорблю по ней.

Анхесенпаатон склонила голову.

— И все мы. Весь мир болен от горя. Так много мертвых. А сколько еще умрет!

Меритатон побледнела как полотно.

— Я не умру. И моя Меритатон — тоже.

— Дай Бог, — ответила Анхесенпаатон. — Отец жив и здоров. Все остальные… — ее голос прервался, но она овладела собой: — Все остальные умерли.

— А госпожа Кийа?

Вопрос был вполне деловой и более вдумчивый, чем могла ожидать Нофрет. Анхесенпаатон, казалось, не удивилась.

— Она согревает отца по ночам.

Не Меритатон… Но сестры не стали упоминать об этом. Старшая сказала:

— Значит, мы — всё, что осталось. Отец бодр?

— Не больше, чем всегда. Нам надо что-то делать. Больше никто не может и не желает.

Меритатон закрыла глаза.

— Я устала. Мне нужно поспать.

— Мы все устали, — отрезала Анхесенпаатон, но ее вспышка быстро угасла. Она попробовала еще раз, помягче, с легкой дрожью в голосе: — Ты мне поможешь? Я намного младше тебя и так мало знаю. И я не царица. Я никогда не собиралась становиться ею. Всегда были ты и Мекетатон. Ты поможешь мне сообразить, что делать?

— Я не в состоянии соображать, — ответила Меритатон и зевнула. — Цветок Лотоса, я хочу спать. Ты не могла бы прийти завтра? Мертвые не оживут, и болезнь останется такой же ужасной.

Нофрет подумала, что и от Меритатон не будет никакого толку. Казалось, Анхесенпаатон будет настаивать, но она была не глупа и хорошо знала свою сестру. Младшая царевна ушла почти неприлично быстро — наверное, чтобы не поддаться соблазну придушить очаровательную дурочку.

— Меритатон, — сказала она Нофрет, когда дверь и стражник остались позади, — очень повезло, что она унаследовала красоту нашей матери и ум отца.

— А ты — от бабушки Тийи, — заметила Нофрет.

Царевна покосилась на нее. Это имя причиняло ей боль. Но Нофрет не собиралась брать свои слова обратно.

— Я больше похожа на нашу мать, — сказала ее госпожа.

— Но думаешь ты, как Тийа.

— Как она меня учила.

— Она учила тебя, потому что знала: ты можешь научиться. Все остальные были или слишком малы, или почти без мозгов.

Царевна передернула плечами, быстро, почти сердито.

— Я есть то, что есть. Моя сестра — царица, не хуже любой другой. Если она не может или не хочет делать то, что необходимо, я сделаю вместо нее. Для этого я и существую — делать то, что не могут другие.

— Ты еще мала для таких мыслей, — заметила Нофрет.

— Я древняя, как Хеопс, — возразила царевна и остановилась возле угасающего светильника. Девочка потянулась, сняла его с подвески и начала сильно раскачивать, чтобы он разгорелся снова. Это выглядело по-детски, но так сделала бы и взрослая женщина, если бы женщина могла быть воином.

Яркий колеблющийся свет заставил тени качаться и прыгать. У некоторых из них, возможно, были глаза: у духов тьмы или теней умерших, собравшихся поглядеть на этих двоих, блуждающих в ночи. Одной из них, как полагала Нофрет, была Тийа.

По ее спине пробежал холодок. Нет, это не Тийа. Если бы Тийа решила кого-нибудь преследовать, то, скорее всего, своего сына.

Царевна ускорила шаг, она почти бежала. Нофрет тоже пришлось поторопиться. Сначала она подумала, что царевна собирается пойти и вправить мозги царю, но та устремилась в глубину дворца цариц, вместо того, чтобы выйти из него. Они шли по высоким и просторным комнатам, которых Нофрет никогда прежде не видела. В окна лился свет луны. Никто не позаботился заслонить их от духов ночи.

Здесь, как и внизу, были живые люди. У Нофрет закружилась голова. Лица, одежда, мебель, ковры и покрывала вернули ее назад — в жизнь, о которой она стремилась забыть. «Это Египет, — уговаривала она себя. — Не Митанни».

И все же здесь, в этих комнатах, было царство Митанни. Горбоносые служанки, их волнистые косы под накидками, евнухи, бормочущие по углам, слепой арфист, напевающий песню, которую Нофрет не слышала ни разу с тех пор, как попала в Египет. Все здесь были чужестранцами. Их манеры и обхождение тоже были чужеземными.

Госпожа Кийа не спала и не согревала постели царя. Арфист пел, чтобы успокоить ее, но она едва ли его слушала. Женщина лежала на кушетке, среди груды подушек, ее огромные темные глаза были полны внимания, но не к песне.

При появлении царевны она поднялась и низко поклонилась — грациозно, несмотря на уже заметную беременность. Царевна присела на край кушетки и махнула рукой, слишком величественно, по мнению Нофрет.

— Иди ложись обратно. Не стесняйся.

— В такие дни нам не до стеснительности, госпожа, — горько усмехнулась Кийа.

— Не все так думают, — заметила царевна. Она уже израсходовала всю свою любезность и терпение на бесполезный разговор с Меритатон. — Госпожа Тадукипа, которую любит царь, выслушай меня. Теперь в Двух Царствах нет правящей царицы. Прекрасная мертва. Царица-мать Тийа тоже умерла.