Огненный столб - [30]

Никто их не беспокоил. Ночь шла медленно. Звезды побледнели. Небо мало-помалу светлело: бездонное небо Египта, чистый и пустой свод, не запятнанный ни единым облачком. Нофрет уже начала забывать, каким бывает небо в Хатти и Митанни, почти забыла прикосновение дождя, снег, холод и режущий ветер в хеттских горах. Только Египет был настоящим, только река, песок и дождь, так редко выпадавший, что каждый раз считался великим благом.

Они находились в павильоне рассвета — месте, где поклонялись первым солнечным лучам и набирались от них сил. Когда солнце, наконец, взошло, протянув длинные пальцы-лучи через стену храма, царевна зашевелилась и потянулась.

Нофрет насторожилась. Но девочка просто легла на спину, протянув руки, как будто хотела обнять солнце. Она купалась в его свете.

Анхесенпаатон лежала так долго, что Нофрет снова почти задремала. Но какой-то инстинкт мешал заснуть, заставлял быть настороже.

Царевна задрожала, и Нофрет вскочила. Девочка сидела прямо и неподвижно в руках своей служанки, не замечая их. Она долго не шевелилась, и Нофрет медленно отпустила ее.

Царевна неотрывно смотрела прямо на солнце, яркое, хотя еще низко стоящее над горизонтом.

— Отец Атон! Отец Атон, ты лгал. Ты не дал моим сестрам сыновей. Ты забрал Мекетатон. Ты лгал.

— Лгал твой отец, — сказала Нофрет. Или слышал то, что хотел услышать, а бог никогда не имел этого в виду.

— Атон лгал, — повторила царевна, — он убил мою сестру.

— Твой отец… начала было Нофрет, но умолкла. Анхесенпаатон не слышала ее. Не хотела слышать. Глупо. Виноват не бог, а ее безумный отец.

— Может быть, — пробормотала царевна, — Атона нет. Может быть, нет ничего, кроме Амона-Ра, и он разгневан на моего отца. И поэтому посылает ему ложь.

Поскольку Нофрет никогда не поклонялась Атону, едва ли стоило защищать его перед своей госпожой. Она придержала язык.

— Ложь, — бормотала царевна. — Бог лжет. А если он лжет и мне? Как мне разобраться? Вдруг он убьет меня?

— Постараюсь не допустить этого, — мрачно сказала Нофрет.

Царевна обернулась и взглянула пристально. Нофрет поразилась. Она думала, что девочка не замечает ее, но эти глаза, окруженные темными тенями, были пронизывающе ясны и прекрасно все видели.

— Что ты можешь сделать? — спросила царевна.

— Все, что в моих силах, — ответила Нофрет.

— Зачем? Ты же меня не любишь. Если я умру, ты сможешь бежать.

— Куда мне бежать? Назад в Хатти, пешком, одной и без одежды?

— Ты совсем меня не любишь, — повторила царевна.

— Какая разница? Я давно твоя служанка, но разве тебя волновало, что я о тебе думаю?

— Да. Я хочу, чтобы ты перестала меня ненавидеть.

— Я никогда не ненавидела тебя.

— Ты ненавидишь нас всех. Я вижу, как ты на нас смотришь, как убегаешь к своим апиру. Они тебе больше по вкусу, чем мы, потому что у них такая одежда, бороды, и от них пахнет козлом?

«Это от горя», — сказала себе Нофрет. Горе и злость бьют в одну мишень, которая не знает, как правильно отбиться.

— У меня нет к тебе ненависти, но я не могу восхищаться твоим отцом, за то, что он сделал. Да, я убегаю от этого, но возвращаюсь же.

— Потому что тебе некуда больше деваться.

— Царевна, — устало сказала Нофрет. — Ваше высочество. Ты ищешь хорошей ссоры? Думаешь, это поможет вернуть Мекетатон?

На мгновение Нофрет показалось, что госпожа бросится на нее. Но царевна не двинулась с места, даже не взглянула на Нофрет, продолжая неотрывно глядеть на яростный блеск солнца.

— Лучше бы я умерла вместо Мекетатон.

— Нет, — возразила Нофрет. — Лучше бы Мекетатон вовсе не умирала.

— Я хочу… — царевна зажмурилась. Из-под ее век покатились слезы. — Я хочу, чтобы никто не умирал! Почему это случилось с ней? Мы все волновались за Меритатон. Никто не заметил, что Мекетатон плохо. Почему мы не заметили? Почему никто ничего не сказал?

Нофрет пыталась, да ее не слушали. Но она не стала говорить этого сейчас.

А госпожа сидела и плакала, закрыв глаза, медленно раскачиваясь, назад и вперед, назад и вперед, как вчера ее отец, стоявший на коленях у тела Мекетатон. Казалось, девочка так же, как и он, не замечает, что делает.

Нофрет свернулась клубочком на прежнем месте, молча, не в силах помочь ничем, кроме своего присутствия. Может быть, и этого достаточно. Или вовсе не имеет значения?

11

Дочь Меритатон жила и крепла, а сама она постепенно набиралась сил, хотя и медленно. Медленно от горя. Шесть дочерей Эхнатона и Нефертити были шестью опорами, на которых держался мир Ахетатона — так говорилось в песнях. Теперь одна была сломана, и остальные зашатались, готовые упасть.

Царица-мать Тийа прибыла вниз по реке из Фив, чтобы разделить с детьми их горе. Она привезла с собой царевичей — Сменхкару, который стал еще красивее, и Тутанхатона, уже достаточно большого, чтобы служить Богу в храме, и страшно гордого этим. С их появлением дворец ожил, и Нофрет показалось, что в черноте скорби появился просвет.

До приезда Тийи Нофрет не замечала, насколько заброшен дворец. Она не знала прежде, в какой незаметной, но крепкой узде царица должна держать прислугу, управляя хозяйством царского дома. Когда умерла Мекетатон, Нефертити просто перестала замечать кого-либо и что-либо, кроме своих живых дочерей и той, которая умерла. Она не замечала даже мужа. Слуги говорили, что царь каждую ночь проводит с госпожой Кийей. Некоторые рассуждали, что, раз Нефертити так погружена в себя, Кийа сможет забеременеть и родить царю сына.