Огненный крест - [10]

И нате! Э-э, братцы, да я тут не один такой голодный! В открытых дверях ванной, на кафельном полу сновали твари темно- бурого цвета, на могучих и быстрых ножках, с локагорными «антеннами» усов. Некоторые из страхолюдных этих тварей, забравшись на порожек ванной комнаты, целили свои «антены» в сторону трапезующегося. «Ну, что, ребята! Жрать тоже хочется? Хочется, хочется...»

Ладно, ребята, ладно. Тропические знакомцы! Как же, в Малайзии встречались! На погрузке в порту Келанг. Встречались ведь? Да и в Сингапуре, помнится... Так и быть, опять вдохновили! Сегодня, кажется, сочиню для вас свежие строки... Поехали:

Но пасаран!

В отеле солнечной Гаваны,

Где нынче сервис – не фонтан,

Весь в хаки – вылез из-под ванны

Голодный местный таракан.

«Что, камарадо, дело плохо?

Опять в идеях наших брешь? –

Вздохнул я. – Скверная эпоха!» –

И крошку хлеба бросил: «Ешь!»

И следом новую добавил,

И по-немецки гаркнул: «Шнель!»

Собрал он пищу, ус поправил

И тотчас юркнул за панель.

И там, насытясь мило-любо

В теснинах труб и тёплых ванн,

Ответил зычно: «Вива, Куба!

И вообще – но пасаран!»

* * *

Ну вот, приходится откладывать тетрадку и записи, которые я «поклялся» перед поездкой совершать в любом, и даже экстремальном положении. Да нет, камни с неба не валятся, а просто позвали «перекусить». И теперь мы малым составом, по-семейному, совершаем завтрак за столом, многолюдным – по случаю встречи – вчера вечером. Да, вчера предложено было и гостю сказать «слово». И я, подняв рюмку с традиционным русским напитком, начал это «слово» – с «дорогих товарищей!», стушевался, попросил извинить за оговорку. «Товарищей» ловко переиначил на «дорогих соотечественников». И священник отец Павел, младший брат Волкова, поддержав меня добродушным кивком, вполне серьёзно дополнил вслед моему «слову» – какое это великое слово «товарищ», еще, мол, Гоголь говорил в «Тарасе Бульбе», какие замена тельные на Руси бывают товарищи и товарищество! Но что, мол, сделаешь: большевики придали этому слову политический оттенок...

А день-то сегодня, оказывается, праздничный! У ребят-школьников. День Святого Причастия – по католическому календарю. А внук православного Волкова учится в школе, при которой «работает» католический храм. И – непременно! – деду надо по ехать, засвидетельствовать, так сказать, почтение и святому празднику, и внуку, крещенному в католической вере.

– Что поделаешь, такова жизнь! – как бы извинительно вздыхает православный Георгий Григорьевич.

Непривычное, а все же светлое зрелище наблюдаю, когда прибываем на праздник, минуя несколько улиц от коттеджа Волковых. Дети, родители – все в нарядных костюмах и платьях. Приподнятость. Одухотворённость лиц. Органная музыка, улыбки, поздравления. И – проповедь католического священника (Волков шепотом переводит с испанского) о любви к родителям и к Богу...

И следом – словно печальным контрастом молодости, здоровью – наше посещение частного приюта престарелых, куда подвертываем по пути с праздника. Поднимаемся в комнату на втором этаже. Лестничные ступени, перила, душный воздух с «ароматом» больничных лекарств, скрипучая простая дверь. Входим без стука. Смятая кровать, плетеное кресло, в нем – иссохшая старушка. Блуждающий взгляд. Едва заметное оживление в этом взгляде. Мы замечены. Ладно.

– Как себя чувствуете, Ирина Константиновна?

Понимаю, Волков здесь «свойский» человек. Меня не предупредил – куда и к кому подвернули, и я неловко переминаюсь с ноги на ногу. Свободный стул один. И можно ль приземлиться, не знаю. На стенах фотографии: славянские молодые лица, полные жизни. Несколько вполне профессиональных живописных картинок в простых рамках. Как узнаю потом, Ирина Константиновна в молодости была достаточно известной в эмигрантской среде художницей.

Слышу, как старушка говорит о том, что она «очень хочет есть». И затем совсем оживленно и даже по-женски кокетливо добавляет:

– Съела бы всё, даже котлету!

– Приносила что-нибудь служанка? – спрашивает Волков.

– Не приносила. Она плохая. Её надо прогнать!

Волков спускается на первый этаж. Вскоре приходит юная венесуэлка с подносом, на котором тарелка супа и горка жареных бананов. Усердно поработав ложкой над супом, старушка решительно отказывается от второго.

– Всё, я сыта! Теперь появились силы...

И теперь, кажется, более пристально замечен и я:

– А кто этот сеньор? Он тоже из казаков? – спрашивает она Волкова. Он с хитринкой поглядывает на меня, и я отвечаю:

– Да, Ирина Константиновна, из казаков! А меня выбрали казачьим атаманом! Но я же старая, не могу командовать и... на коня мне не забраться! – тут она заметила и юную венесуэлку, которая, дожидаясь распоряжений, смущенно улыбалась, не понимая русской речи. – А это моя служанка, сеньор! Она хорошая – моя служанка...

Да, соглашался со мной и Волков, когда покинув этот грустный приют, я сказал, что у старушки явно «сквозят» аристократические нотки.

– Вот, доживают здесь на старые сбережения. Их тут несколько, русских старушек... А муж Ирины Константиновны был тоже русским. Инженером. Умер от рака, хотя делали ему операцию в США, в хорошей клинике. Перед смертью просил нас: «Не бросайте Ирину...». Вот мы с Катей и доглядываем ежедневно, помогаем, чем можем...