Огненная земля - [3]

Знакомый Букреева, дежурный по порту капитан третьего ранга Хохловцев остановился возле него:

— Курасов идет флагманом конвоя. Представьте себе совсем молодой человек. Ну, сколько ему? Двадцать один — двадцать два? А уже два боевых ордена! А все потому, что имел возможность повоевать при таком командире дивизиона, как Звенягин. А тут мокни в этом проклятом Квакенбурге!

Хохловцев с досадой махнул рукой и пошел к веселой группе моряков, окруживших огромного детину, спрыгнувшего со сторожевика.

— Шалунов! Привет, Шалунов! — еще издали крикнул Хохловцев. — Кто это тебя искалечил?

Хохловцев затерялся среди офицеров, столпившихся вокруг Шалунова. На палубе сторожевого корабля–флагмана показался Курасов, невысокий молодой человек, с неулыбчивыми чуть раскосыми глазами. Курасов был в кожаном реглане, сдвинутой набок фуражке и сапогах выше колен. Равнодушно оглядев Букреева, лошадь, коновода, он отвернулся и смотрел теперь в ту сторону, где виднелись серые громады линкора и крейсеров.

Букреев поехал к своему штабу.

В небе ровно гудел самолет. Люди удивленно поднимали вверх головы, вслушивались.

Букреев остановился возле двухэтажного дома с балконом и фигурной орнаментовкой окон. У ограды, под ветвями магнолий, протянувшимися из сада, понуро стояли три оседланные лошади, забрызганные грязью по самые уши. (Коновод, увидев офицера, быстро встал и заморгал сонными глазами.

— Хайдар, сегодня никуда не поедем. Можешь отвести на конюшню, — распорядился капитан, — а потом принесешь обед и купишь бутылку вина.

В доме, куда вошел Букреев, квартирьеры горнострелкового полка, стуча каблуками и оставляя следы на полу, вымеряли шагами комнату и отмечали что‑то мелом на стенах.

— Мы тут думаем перегородить, товарищ капитан, — сказал интендант. — Вот здесь разместим…

— Не советую обживаться, — перебил его Букреев. — Вас здесь надолго не задержат, — сказал он и прошел в свою комнату.

Здесь стояли две кровати, письменный стол и несколько пальм в зеленых кадках. Два окна выходили в сад, куда новые хозяева успели завезти полевую кухню. На дорожке между олеандрами кряжистый красноармеец, сверкая топором, рассекал дубовые поленья. Дорожка, еще недавно любовно посыпаемая песком, теперь была истоптана конскими копытами и сапогами. Ручьи уносили листья и лепестки цветов.

Букреев разделся и переменил все, вплоть до белья и сапог. Красноармеец успел затопить печь в кухне, и из трубы повалил густой дым, поднявшийся выше магнолий и зонтичных верхушек драцен. Хайдар пошел в столовую.

Из окон, обращенных к порту, была видна стоявшая эскадра.

Хайдар принес обед, и Букреев задержал его. Было тяжело расставаться с ним, сопутствовавшим ему уже около трех лет, но кому‑то нужно было оставаться, хотя бы для того, чтобы сохранить лошадей и не отдать их в чужие руки. Да и в морскую пехоту Хайдар не подходил, так как в десанте нужен был безупречно здоровый вестовой, а Хайдар, будучи тяжело ранен при разгроме диверсионной группы врага, не совсем хорошо владел левой рукой.

— Сегодня мы выпьем с тобой вместе.

— Нет, — Хайдар покачал головой.

— Почему нет? — улыбнулся Букреев.

— Потому что мне плохо на сердце, товарищ капитан.

— Вот видишь, кроме корявой руки, у тебя еще и сердце того…

— У меня сердце хорошее.

— Ну, тогда давай выпьем. Может быть, в последний раз с тобой пьем.

Хайдар поднял внимательные, настороженные глаза. Стакан, поданный ему капитаном, дрожал в его руке.

— Будьте живы и будьте здоровы, мой товарищ капитан.

Вестовой залпом выпил стакан вина, вытер ладонью губы.

— Разрешите выйти, товарищ капитан.

— Ну, ты что это, Хайдар? Как тебе не стыдно, дружище?

У Хайдара подрагивали губы, глаза увлажнились.

— Хочу вам… всего хорошего, товарищ капитан.

— Ну иди… Только тебе не идет быть таким…

— Хайдар, я люблю тебя веселым.

Вестовой вышел, и капитан в одиночестве докончил обед. Выпитое вино вернуло хорошее расположение духа, но расслабило тело. Букреев прошелся по комнате, поежился от сырости и хотел было немного вздремнуть, но, вспомнив, что до сих пор не были погружены остатки хозяйственного имущества батальона, позвонил в порт. В трубке послышался глухой голос Хохловцева, уверившего начальника штаба, что все, что должно быть направлено к фронту, грузится сейчас на караван Курасова. «Пока у тебя, Букреев, имеются такие приятели, как некто Хохловцев, можешь спать спокойно».

За дверьми Хайдар затеял с кем‑то перебранку.

— Хайдар! — закричал капитан.

Вестовой вошел. На темной коже его щек проступили красные пятна.

— Ты с кем там, Хайдар?

— Там один моряк.

— Ко мне?

— К вам, товарищ капитан.

— Что же ты там шумишь?

— Я просил его подождать.

— Почему же он должен ждать?

— Я думал, вы легли отдыхать, товарищ капитан.

— Хайдар, ты на моих глазах портишься. Так нельзя. Откуда он, из порта?

Хайдар помялся.

— Чего же молчишь?

— Из Геленджика, товарищ капитан.

— Из Геленджика? И ты его не пускаешь? Пусть войдет!

Хайдар впустил широкоплечего человека в мокром плаще с откинутым капюшоном и в бескозырке с надписью: «Севастополь». Моряк, назвавшийся старшиной второй статьи Манжулой, протянул Букрееву пакет. В коротком предписании командира базы контр–адмирала Мещерякова Букрееву было приказано немедленно выехать в Геленджик, захватив с собой тридцать матросов, списанных с крупных кораблей эскадры в морскую пехоту. Старшим команды назначался Манжула. В частной записке, приложенной к предписанию, контрадмирал, называя Букреева по имени и отчеству, просил поторопиться, «так как с Тузиным дело обстоит неважно».