Огнем опаленные - [9]

— Мы предлагаем тебе, — военный говорил так, как будто продолжал начатый ранее разговор, — служить в разведке. В тылу у немцев. Нужно будет прыгать с самолета, ходить через линию фронта.

Виктор и раньше знал, что от них брали в разные части — и в артиллерию, и в пехоту, и в авиацию. Поговаривали и о том, что кого-то из прежних выпускников взяли в партизанский отряд. Он много думал о том, в какой части ему бы больше всего хотелось служить. Но чтобы вот так повезло, Виктор даже и мечтать не мог.

Работа в разведке, в тылу противника… Мать и отец его были старыми чекистами, учениками Дзержинского. Виктор всегда гордился этим и всю жизнь мечтал быть похожим на них.

— Я согласен! — выпалил он. — Постараюсь оправдать ваше доверие!

— Подожди. Не спеши. Я понимаю тебя — хочешь быть похожим на отца. — Он словно читал мысли Виктора. — Не удивляйся. Мыслей я не читаю. Просто, прежде чем говорить с тобой, поинтересовался твоей биографией. Ты не думай, — продолжал он, — что все так просто. Работа в разведке, тем более в этой войне, много сложнее, чем ты думаешь. Представь себе: ты в тылу врага. Но там не только враги, там и паши, советские люди. Враг пока на пашей территории. Кажется, легче работать, когда кругом свои. Но если ты по заданию должен жить среди врагов? Кругом советские люди, которые тебя презирают, ненавидят, принимают за врага, даже убить готовы? А ты не имеешь права признаться, открыться им. Нет, брат, не так все это легко и просто. Эта работа требует колоссального напряжения сил, выдержки. Это жизнь на нервах. И побеждает тот, у кого они крепче. Эта работа требует полной отдачи — и моральных, и физических сил. Согласия твоего пока не принимаю. Иди. Подумай. Завтра приходи, поговорим. О нашем разговоре никому ни слова. Скажешь курсантам, приглашают… ну, например, в артиллерию.

Сегодня Виктор прощался со своими товарищами — завтра на фронт.

— Ну, лисонька, — он подошел к своему станку, у которого работала Маша, — до свидания. Береги станок.

— Писать-то будешь?

— Конечно. И ты пиши — как тут наш цех, как ребята.

— Ты пока не говори никому, только я скоро тоже на фронт уйду.

— Как на фронт?

— Я поступила на курсы медсестер.

— Тебя же по возрасту не возьмут.

— А я соврала — прибавила год.

— Ай да лисонька! Ну и номер ты выкинула. А сама говорила — комсомольцы не должны обманывать.

— Но я не для себя. Правда? Я думаю, это можно? А, Вить?

В воскресенье Виктор встал рано. Пока мать готовила завтрак, он собрал в вещмешок мыло, зубную щетку и порошок, полотенце, смену белья, тетрадку для писем и все это спрятал, чтобы она не увидела. И теперь сидел притихший. Как ей сказать? Как она останется одна, без него, да и, что греха таить, как он будет без нее. А мать как будто что-то предчувствовала. Хлопоча по хозяйству, она старалась как можно реже выходить из комнаты.

Час дня. Дальше тянуть невозможно, так как он решил выйти из дома в половине второго. Он собрался с духом и выпалил:

— Мама! Ты только, пожалуйста, не пугайся и не плачь. Я подал заявление, и меня добровольцем берут на фронт. Сегодня, через полчаса, я уезжаю. Вещи я все собрал. Ты обо мне не беспокойся.

— Ой, Витя! — Мать всплеснула руками и тяжело опустилась на стул. На глазах у нее показались слезы.

— Мама! Прошу, не плачь. Все будет в порядке. Не один я иду на фронт. Все идут. Так надо.

— Так надо. Боже мой!

Тяжело расставаться. Трудно покидать родной дом. Но пора выходить. Последний поцелуй матери, и он выбежал на улицу. Виктор оглянулся. Мать стоит на балконе. Взмах руки, и он скрывается за углом дома.

Августовское солнце катилось к закату. Его лучи скользили по военным, строгим улицам Москвы — вспыхивали багрянцем на окнах, золотили асфальт улицы Горького.

Потрепанная, выкрашенная в защитный цвет полуторка пересекла площадь Маяковского, промчалась мимо Белорусского вокзала, миновала Аэропорт, Сокол и свернула на Волоколамское шоссе.

Их было семеро. Они сидели в кузове автомашины и, притихшие, смотрели не вперед, а назад, на удаляющийся город.

Только сейчас, глядя на удаляющуюся Москву, они почувствовали по-настоящему всю ответственность, которую отныне приняли на свои плечи.

Кто-то затянул песню:

Прощай, любимый город,

Уходим завтра в море…

Песню подхватили, и она зазвучала как последний привет беспечной юности, отчему дому, родной Москве.

ВИКТОР

Сапоги, громко чавкая, проваливались в топкую жижу болота, и каждый раз вытаскивать ногу было сущим мучением. Ноги промокли — вода перехлестывала через голенища. Первое время ребята снимали сапоги, выливали воду, потом, провалившись несколько раз по пояс, махнули рукой. Влажные от пота гимнастерки липли к спинам, а ребята все шли и шли, временами сверяясь с компасом. По карте болото должно было уже кончиться, но ему, казалось, не будет конца. Скоро выходить на связь, а вокруг все та же хлюпающая жижа, накрытая сверху белым покрывалом тумана. Чтобы хоть немного осмотреться, приходилось пригибаться почти к самой поверхности воды, где туман был реже, но и там было видно не дальше чем на десять шагов.

— А мы правильно идем? — спрашивал Сережа Ремнев, старожил этой части, которого послали сегодня с ними.