Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг. - [133]

Карьера Шейных и Измайловых во многом базировалась на благосклонности к ним старшего Романова. Однако «золотую молодежь» всегда отличали неблагодарность и цинизм. «Да ты же, Василий, — звучало со следующей страницы обвинения, — услыша о смерти великого государя патриарха Филарета Никитича, говорил много воровских непригожих слов, чего и написать нельзя»^{182}. Второму сыну Измайлова, Семену, вменили в вину те же «непригожие слова», только сказанные в общении с «литовскими людьми». Вместе с Шейным и тремя Измайловыми судили также воевод, не сумевших защитить передовые позиции на Покровской горе. Князей Семена Прозоровского и Михаила Белосельского приговорили к смерти. Но по ходатайству ратников из их полка, заверивших царя, что эти воеводы «радели по службе», казнь им была заменена на ссылку в Сибирь. Характерно, что за Шеина и Измайлова полковые дворяне не вступились.

И это «бессердечие» не случайно. Шеин был человеком крутого нрава. Целей своих он добивался, не считаясь ни с потерями в войсках, ни с интересами других людей. Во время одного из приступов воевода велел пушкарям продолжать обстрел стен Смоленска, невзирая на потери в рядах штурмующих. После того как в осадном лагере начались трудности с провиантом, Шеин выделил себе для сбора кормов самые богатые волости, а когда фуражиры попытались взять там продовольствие для рядовых ратников, велел их сечь плетьми за самовольство. Как полководец, он был виноват в пассивном ведении войны. Как боярин — в неподобающих высказываниях о личности монарха. Как командир — в том, что позволил подчиненным распустить языки. Но в приговор из этого мало что вошло.

Боярская комиссия вменила воеводам Михаилу Шеину и Артемию Измайлову совсем другие проступки. Во-первых, их признали виновными в слишком медленном движении армии к Смоленску, в результате чего противник успел подготовиться к осаде. Отчасти упрек был справедливым. Но у задержки существовали и объективные причины, которые Шеин своей властью устранить не мог. Взять, к примеру, местнический спор Лыкова с Черкасским или нападение на «украины» крымских татар. Во-вторых, воевод обвинили в том, что они небрежно и неумело действовали против польских войск. И здесь в чем-то можно согласиться с комиссией: когда осаду 26-тысячной армии дважды подряд прорывает пятитысячный вражеский корпус — это не самый лучший показатель плотности осады и качества руководства войсками. Однако на смертную казнь подобная оплошность явно не тянет. Максимум на отстранение от должности.

В-третьих, Шеина и Измайлова упрекнули в трусости. Они не атаковали большими силами отряды Гонсевского и Радзивилла после того, как те встали лагерем в Красном. А затем, когда к Смоленску подошла армия Владислава IV, «над литовскими людьми и над литовским королем промыслу своего никакого не показали и с литовским королем и с литовскими людьми не бились»^{183}. Трудно полностью согласиться с этим выводом комиссии. Шеин, бесспорно, виноват в пассивности, но не в уклонении от сражений. С польской армией он бился. И неплохо. Другое дело, что результат боев мог быть иным, прояви русский воевода больше решительности и инициативы.

В следующих пунктах бояре вспоминают, что во время плена Шеин целовал крест Владиславу как своему царю. После этого якобы воевода полякам все время «радел и добра хотел, а государю изменил»^{184}. Сигизмунд III действительно требовал от знатных русских пленников, чтобы те целовали крест ему и королевичу Владиславу. Через это унижение пришлось пройти всем, включая Филарета Романова и Ивана Пуговку Шуйского, который возглавлял судную комиссию против Шеина. Позже патриарх Филарет снял со всех русских пленников грех за то крестное целование и освободил от неискренней клятвы. Пожалуй, единственным неопровержимым пунктом обвинения была сдача королю тех 12 легких пушек, которые по условию договора Шеин имел право забрать с собой. Потеря «наряда» в условиях, когда имелась реальная возможность его сохранить, в те суровые времена тянула на смертный приговор. Шеин резонно возражал, что этот поступок был призван дезинформировать короля. Оставленные орудия наглядно демонстрировали врагу, что пушек у России еще много. Но судная комиссия не приняла этих доводов во внимание.

18 апреля 1634 года Михаил Шеин, Артемий Измайлов и его сын Василий были приговорены к смертной казни. Через десять дней им отрубили головы «на Пожаре». Второй сын Измайлова, Семен, отправился в сибирскую ссылку. Туда же уехали проходившие по этому делу Семен Прозоровский и Михаил Белосельский. Брат воеводы Измайлова Тимофей, служивший в Москве в одном из приказов, был сослан в Казань. Сын Михаила Шеина, который тоже проходил по этому делу, избежал казни благодаря заступничеству царицы. Из нетитулованных особ под суд попал Любим Ананьев, дворянин, служивший у Шеина. Любима обвинили в том, что он злонамеренно ссорил своего боярина с прочими знатными лицами. За это Аланьева били кнутом и отправили в тюрьму.

После капитуляции Шеина война не закончилась. Король Владислав IV, имевший преувеличенное представление о численности армии Черкасского и Пожарского, на Можайск наступать не решился. Вместо этого он во второй половине марта всеми силами окружил крепость Белую. Небольшой русский гарнизон, насчитывавший около тысячи ратников, капитулировать отказался. Король попробовал взять крепость с наскока, но был отбит. Через два дня польская армия повторила атаку. И снова неудача… К этому времени королевские дипломаты уже начали переговоры о мире. Владислав IV надеялся, что не сегодня завтра война закончится, и потому постоянно откладывал штурм. Наконец в начале мая ему надоело ждать. Молодой король решил удачной атакой на крепость подтолкнуть Москву к миру. Однако тут выяснилось, что его минеры ошиблись в расчетах. От взрыва в подкопе погибла часть пехотной колонны, выстроившейся для атаки. Крепость же не пострадала. Польские войска в ужасе бежали от городских стен.