Оглядываясь назад - [63]

Как и во всяком уважающем себя городе, независимо от его размеров, а особенно в спец., то есть привилегированном городке, существовала своя элита, своя иерархия. Ей (элите) в первую очередь предоставили коттеджи. Элитные жены заводили знакомства с кассиршей клуба, продавцами, в первую очередь с мясником — весьма важной персоной в поселке. Тот совершенно безвозмездно отпускал куски получше первым дамам города, а в дальнейшем, когда открылся маленький магазин, где можно было делать заказы (к тому времени с продуктами стало похуже и даже заказы были не ахти), тем же дамам из-под прилавка он доставал осетрину, всякую водоплавающую и неводоплавающую птицу и другие деликатесы. Здание магазинчика сначала предназначалось для каких-то других более важных целей, — принимать его приходила большая комиссия, в том числе и директор института, а мы наблюдали с балкона. После того как маме трудно стало много гулять, мы частенько сиживали с ней на балконе, здороваясь и переговариваясь со всеми проходившими мимо знакомыми. В лицо-то знали практически всех. Ну а более любознательные знали решительно всех и все про всех. Некоторых это раздражало и выводило из себя. Когда одному сотруднику института кассирша в магазине, видя, что он роется в бумажнике в поисках мелочи, сказала: «Не ищите, я сегодня вашей жене не додала 20 копеек», он долго не мог такое переварить и находил, что это уже слишком. В конце концов его семья вернулась в Ленинград. А мне даже нравился провинциальный стиль жизни, возможно потому, что мы не собирались там оседать навеки.

Устройство на работу жен, если они сами не были физиками или инженерами, представляло серьезную проблему. Нельзя же было до бесконечности разводить секретарш, а издательский отдел, куда их обычно пристраивали, тоже был не резиновый. Правда, когда одна бойкая жена, возмущенная отказом, отправилась в серпуховской горком и заявила, что если партия не вмешается, распадется советская семья, институт вынужден был создать для нее еще одно место.

Ускоритель строили совместно с французами. Строили вместе, но общаться с ними помимо работы не полагалось. Однажды там даже появился Помпиду и в сопровождении кортежа проехал по всем улицам (а мы опять наблюдали с балкона).

Провинция, что и говорить. Появятся в магазине французские туфли, английские сапоги или нейлоновые кофточки, английский сатин и лионский бархат, — на следующий день их можно увидеть на всех нротвинских женщинах. Приехав как-то к нам и не застав дома, один старый приятель разыскал нас в Доме культуры (ДК, как все тогда уже говорили), где мы стояли у раздевалки. Посмотрев на мои ноги и ноги нашей подруги-соседки, он удивился: «Настя, почему у Вас такие же туфли, как у Ларисы?» «Да потому, что это провинция».

А другой наш друг, Д.М.Панин, восхищался окружающей природой.

Я и вправду никогда раньше не видела такого количества ландышей, лесных колокольчиков, полян, усеянных бубенчиками и фиалками, таких разливов — «река раскинулась как море…» и столько соловьев и всяких других птиц, так что, когда город разрастался, сметая на своем пути всю эту красоту, я не однажды плакала, «как лес вырубали».

Так вот Д.М. считал, что на вопрос «Как живете», мы должны отвечать: «Как в раю». В другой раз, наблюдая, как муж, стоя на корточках в прихожей, решает с товарищем по телефону какое-то уравнение, — «Прямо, как в кино» — восторгался он.

Однако в этом райском уголке царили законы социалистического рая. Как-то мы дали нашим протвин- ским друзьям машинопись «Круга первого», не оговаривая, что имеем в виду только их, но и не предполагая, что те созовут к себе весь теоретический отдел для совместного чтения. Через два дня директор вызвал к себе мужа и сделал соответствующее внушение, потребовав, чтобы впредь он не занимался распространением самиздата. «Я же давал читать только друзьям», — объяснил муж, на что тот ответил: «Не забывай, что у твоих друзей есть жены». Пожалуй, в Москве и впрямь это не сошло бы так легко с рук.

А из всех окон этого рая с утра до поздней ночи неслись отнюдь не ангельские голоса, — стандартный репертуар тех лет. Ландыши отзвенели, но Шульженко продолжала кружиться в устаревшем вальсе, Криста- линская взывала к аисту, моля еще об одном сыне, распевала об удивительном соседе Пьеха, еще чаще звенела Морзянка и песенка из «Кавказской пленницы», и заглушал все это хриплый баритон, твердя, что лучше гор могут быть только горы. И все одновременно из каждого окна, а тихо, так что слышно было только соседям по балкону, запускали Галича.

В декабре 70-го мы переехали в Москву. Перед отъездом я бродила по любимым полям и вдоль Про- твы, прощаясь и грустя, как пушкинская Татьяна, сознавая, что эта счастливая пора уже никогда не повторится.

P.S. В последние годы жизни мамиными любимыми строчками были ахматовские:

Когда я называю по привычке Моих друзей забытых имена, Всегда на этой странной перекличке Мне отвечает только тишина…

И сейчас я все чаще и чаще повторяю про себя именно их.