Офисные крысы - [99]

Если бы только он не нравился мне так сильно…

* * *

Если не считать кратковременной попытки сожительства с одной стюардессой, которую вышибли из служебной квартиры, я никогда раньше не жил под одной крышей с женщиной. Но мне нравится, что Лиз живет сейчас у меня. (Она спит на диване в гостиной, а я — на своей кровати.) Если я просыпаюсь первым, то готовлю кофе и для нее, а она иногда приносит мне апельсиновый сок. Мы по очереди ходим за «Таймс». И вообще приятно по утрам слышать ее голос вместо своего недовольного ворчания и фырканья.

Иногда звонит ее муж. Я всегда в таких случаях выхожу из комнаты. И Олли тоже звонит… я догадываюсь, что это он. Лиз тогда уходит с телефоном в угол и принимает тоскующий вид. Полагаю, что их отношения остыли, а Олли рассчитывал на какую-то более длительную связь и теперь не особо доволен ролью покинутого воздыхателя. (Она до сих пор не знает, что я про них знаю.)

На работе есть промежуток времени, обычно между половиной пятого и половиной шестого, который я называю «Часом разговоров об ужине». Мужья, жены, подруги и друзья звонят друг другу, чтобы обсудить планы на вечер: когда, мол, вернутся домой, что будут есть, какой фильм смотреть, и так далее. Этот момент всегда можно определить, лишь взглянув на человека: ноги на столе, на лице мечтательная улыбка, рука машинально черкает какие-то каракули в ежедневнике. Мы с Лиз занимаемся этим теперь вместе, и это забавно — играть в семейную жизнь: я звоню ей, либо она звонит мне (хотя мы сидим всего через четыре перегородки друг от друга), а дальше решаем, отдадим ли сегодня предпочтение китайской кухне или итальянской.

Это похоже на полигонные испытания семейной жизни. Но я знаю, что, когда она начнется на самом деле, не все пойдет так гладко.

* * *

Я сижу за своим рабочим столом и, вне себя от бешенства, гляжу на свой вариант правки, который Марк Ларкин практически уничтожил. Он переделал статью полностью, изменил даже шрифт, который я использовал (вот скотина!), не оставил почти ни одного слова нетронутым, а еще насовал выражений и словечек, которые я ни за что не стал бы использовать, даже если бы мне заплатили (а ведь мне кто-то платит): «повеса», «недовольная гримаса», «пользующийся дурной репутацией» и тому подобное. Это Письмо главного редактора, которое я написал в духе июнь-прошел-все-кончено. Пока я собираюсь с мыслями, чтобы пойти к нему и закатить скандал, он появляется в дверном проеме, говорит, что ушел на обед, и исчезает.

Я тут же отправляюсь в его кабинет. Солнце светит вовсю, превращая живописный шедевр «Миланты» во что-то бурлящее, переливающееся и отвратительное. Придав себе деловой вид, на тот случай, если кто-нибудь вдруг войдет, я становлюсь возле ящика для корреспонденции, но держу дверь в поле зрения, чтобы никто не застал меня врасплох. Потом захожу в его электронную почту и быстро набираю:

КОМУ: ПОСТЗ

ОТ КОГО: ЛАРКИНМ

ТЕМА:

Пост, у тебя не осталось немного обезболивающего? У меня жуткая головная боль. Я уже принял несколько таблеток, но ничего не помогает.

Спсб.

Ларкин.

Я отсылаю это и спешу скорей к своему столу, откуда отправляю ответ:

У меня его тонны, и мне оно больше не нужно. Бери все, если хочешь.

Затем я галопом скачу в его кабинет и пишу:

Пост, я тебе несказанно благодарен.

А то чем дальше, тем веселее. Пульсирует невыносимо.

Вернувшись к своему столу, я сажусь и снова читаю Письмо Реганы… Отказались бы от подписки на журнал двадцать тысяч читателей, если бы вдруг узнали, что оно написано никем из Массапикуа? Подмышки вспотели, но я чувствую себя превосходно и радуюсь своей храбрости. Какой смельчак! Перечитываю копию дважды и делаю пометки на полях. Я ее читаю так, словно она была написана кем-то незнакомым, и «пользующийся дурной репутацией» кажется мне не таким уж избитым выражением. Я не собираюсь больше терпеть никаких «недовольных гримас» от этого «повесы».

* * *

Марджори стала арт-директором… это было ежу понятно с самого начала.

В ее честь организован обед во «Флориане», на который приглашены все сотрудники журнала. Присутствуют на нем и некоторые «версальские» шишки, вроде Мартина Стоукса и других типов в костюмах-тройках, с жалованьями в миллион долларов и акциями корпорации. О ее новом назначении написала «Таймс», благодаря чему она хотя бы раскрыла эту газету.

Среди прочих сотрудников со мной за столом сидят Лиз и Олли, вместе с ассистентами из отдела моды. За нами находится стол «Черной дыры», но когда я поворачиваюсь назад, то могу разглядеть только плечи Вилли, потому что их стол находится в темном углу, за тремя колоннами. (Это своеобразное «место для детей».) Рядом с ним пристроилась Фантом, корректор, с такой бледной кожей, что на расстоянии двадцати метров видны проступающие сквозь нее вены. Она тихая и настолько прозрачная, что, должно быть, способна проходить сквозь стены. Айви сидит напротив меня, и когда она ловит на себе мой взгляд, то опускает глаза и нервно теребит салфетку. Олли и Лиз устроились напротив друг дружки; может быть, Олли пытается заигрывать с Лиз под столом, а она убирает ноги.

Тэд Таррант, издатель «Ит», произносит короткую речь, в которой ни разу не упоминает имени Марджори; вместо этого он нудно талдычит о доходах от рекламы, тираже и кривой нашего роста. Затем встает Бетси и говорит, что глубоко взволнована выпавшей честью объявить, что Марджори отныне наш новый арт-директор. Когда Марджори поднимается, звучит бурная овация, на какую только способны сто сорок пар рук. Но щеки ее не пылают… что удивительно, поскольку рыжеволосые обычно заливаются от волнения румянцем. Возможно, это оттого, что она уже сотни раз представляла себе подобную картину, и теперь церемония ее не волнует.