Офицеры советских подводных крейсеров - [11]

Спецодежда капитан-лейтенанта, особенно рукава куртки, были пропитаны «гидравликой» — веретённым маслом. По всей видимости, такое состояние одежды ему было дорого, как память о бывшей специальности торпедиста. Дело в том, что головные части с боевым зарядом парогазовых торпед для предохранения от коррозии были густо смазаны «амсом» — специальной морской смазкой. Торпедисты, обслуживая торпеды, на них же на подвесных койках и спали. Уберечь одежду при таком «сожительстве» очень трудно. «АМС» блестела и на одежде, и на их чумазых лицах даже больше, чем у механиков.

Голубые прозрачные глаза Голубкова в обыденных условиях выдавали в нём человека меланхоличного склада характера. Однако, в ситуациях экстремальных они приобретали оттенок цвета стали, а голова начинала работать точно, как часовой механизм. В повседневной жизни это был человек незащищённый, души добрейшей, некурящий и непьющий. Из-за своего неказистого вида и покладистого характера он частенько попадал в разные истории. Лучше всего о своих приключениях он рассказывал сам.

На берегу в перерывах рабочего дня моряки обычно собирались в курилках, условно за зоной строгого режима радиационной опасности. Большинство из них усердно трудились над окуриванием своих внутренностей табачным дымом. Жёлтые пальцы их рук и зубы, цвета подпорченной слоновой кости, свидетельствовали о многодневном старании хозяев угробить пока ещё крепкоё своё здоровьё. Так как некурящим податься было некуда, то они в тесной компании перекурщиков «травили» морскую болтовню. Нахватавшись из общего котла окружающего воздуха добрых порций никотина, некурящие подводники выглядели так же обалдело, как и заядлые курильщики.

К концу перерыва, вынырнув из сизоватого дыма дальнего угла курилки, подбалдевший Голубков, уловив паузу в шуме перекурщиков, спокойным, тихим голосом начинал рассказывать:

— Вы в девятом отсеке были? И зачем я спрашиваю у больных здоровье? Конечно были! — отвечал он сам себе.

Девятый отсек — это жилой отсек, в котором размещалось большинство личного состава электромеханической боевой части.

— Мы там прыгаем по койкам, как мартышки по деревьям. Забраться на четвёртый ярус коек не так-то просто, — вступил в разговор житель тех мест. — Петрович, как залезет на свою четвёртую верхотуру, то победно стучит себя кулаком в грудь и гнусаво, подражая обезьяне Чите, орёт «Гу-гу» да «Гу-гу!».

— Что там «Гугу», — подхватывал реплику кто-то другой. — Он же, гад, на работу слезать не желает, требует банан!

Народ дружно хохотал.

— Хорошо вам смеяться, а вот мне было совсем не до смеха, когда меня «работяги» посадили на эту самую четвёртую, а две нижние койки сняли. Когда ты в военной форме и при погонах, — продолжал рассказывать помощник командира, — то сразу видно кто есть кто. В «спецухе» всё покрыто мраком неизвестности, особенно, когда человек новый, только прибыл и в лицо его мало кто знает.

— Совершенно верно, в Северодвинске при постройке корабля на стапелях кораблестроительного завода Северного машиностроительного предприятия (СМП) на лодку ежедневно прибывало более ста человек своего экипажа, да около пяти сотен инженеров и рабочих (работяг), работающих внутри и снаружи корпуса корабля. Одеты все в спецодежду. Пойди, разберись: где тут свои, а где чужие, — высказал своё мнение штурман корабля капитан-лейтенант Панчёнкин.

— В конце рабочего дня, пробираюсь между «шхер» строящегося корабля, с надеждой выбраться из этого нагромождения металла и механизмов через люк 9 отсека, — продолжал рассказывать Голубков. — Смотрю, между технологическими стенками кают «а ля фуршет» разместилась тёплая компания работяг — человек 15. На импровизированном столе — фанерной склейке каютной двери, поблёскивая боками нержавеющей стали, красовалась баклага литра на три. Из синей эмалированной кружки, затаив дыхание, маленькими глотками на «коня», по очереди они «тянули» чистый спирт. Пили без закуски, запивая ректификат глотком воды из другой такой же кружки. Кружку с водой пускали по кругу бережно, приговаривая «держи» и «не пролей!».

Естественно я им сказал «Прекратить!». Для пущей убедительности пригрозил спирт вылить.

Здоровенный добряк забулькал флягой в кружку, протянул её мне и сказал:

— На выпей за здоровье моего папы, которого я в глаза не видел, и будь здоров сам!

— Да не пью я совсем, вы что, с ума сошли, что ли! — сердито возразил им я.

— Ребята, посмотрите на него: он не пьёт! — возмутился мужичишко чуть поменьше меня ростом. Усы мужичка подозрительно задёргались, затем настороженно распрямились.

— Брезгуешь, что ли, гад! Или больной? — Это же «на халяву»!

— Да я просто не пью! Не пьющий я — вам это понятно? — насколько мог убедительно пытался я им втолковать простую истину.

— Тьфу, надо же! Ему про Егора, а он про Марью!

— Да не писай ты своей сознательностью по гостеприимству рабочего класса в конце рабочего дня. Митяй, чёрт с ним! Не пьёт сам, пусть посмотрит, как пьют хорошие люди. Помоги нашему трезвеннику забраться на четвёртую койку, — произнёс монолог по виду их старший.

Митяй, как пушинку сгрёб меня в охапку и без всякого усилия забросил на злополучную самую верхнюю койку. Сидел я там тихо. И ни гу-гу! Читой я не был и самостоятельно слезть не мог. Мужики не обращали на меня никакого внимания. Они ещё раз пустили по кругу кружки и удалились. Я сидел и размышлял о жизни: