Офицеры - [2]

- Времена не выбирают.

- В них живут и умирают.

- Так вы с нами?!

На ее лице отразилось такое искреннее счастье, что Игнась почти отшатнулся.

- Вы с нами, с нами! Вы поможете. Слушайте же, Игнась. Меня послали эмиссаром в Придвинье. Мы хотим поднять восстание.

- Восстание, - тупо повторил хозяин. Но Северина в своем восторге разделенного понимания не заметила этого.

- Игнась, друг мой, - она взяла его холодные ладони. - Какое счастье, что вы с нами. Я думаю, нам удастся поднять гарнизон в Стрешине и конницу генерала Сорэна. А еше ковенские партизаны. Ваш опыт военного...

Женщина стояла посреди комнаты, держа в руках керосиновую лампу. Мягкий свет озарял милое неправильное лицо, платье, которое она так и не сняла. Рука, за обшлагом рукава которой лежали документы, поднята к груди. Картина была такой мирной и трогательной, что сжималось сердце.

- Пани Северина Маржецкая?

- Так. Чего пан хочет?

Офицер снял фуражку и вытер вспотевший лоб.

- Эмиссар повстанцев?

- Пан...

- Хозяин здешнего дома просил не причинять вам вреда. Мы глубоко его уважаем.

- Игнась? - переспросила Северина.

- Мы знаем, что у вас депеши.

- Пан ошибается.

- Прошу отдать добровольно.

Графиня Северина осторожно поставила лампу на столик.

Игнась мерил комнату. Ему слышались сдавленные голоса, пахло паленым. Потом зазвенело разбитое стекло. Выстрелы. И сухой треск огня, от которого занялись занавески и сухие, как порох, половицы. Дом был старый, насквозь просушенный временем, и хорошо горел. Хозяин, старый Пятрас и солдаты нескоро потушили огонь.

Офицер-каратель бинтовал обожженную руку и ругался сквозь зубы.

- Куда она спрятала документы?!

- Не знаю.

- Куда..?

- Не знаю!

В ужасе от содеянного Игнась опустился перед старой иконой.

Дом, разоренный пожаром, продолжали обыскивать до самого утра.

Красными воспаленными глазами смотрел Игнась на последний на груше желтый листок, на секущий дождь и небо в разрывах туч.

- Похороните ее по-божески!!

Солдат, оскалясь, больно пнул его в плечо.

АЙЗЕНВАЛЬД.

Запыленный вестовой протянул Айзенвальду перетянутый серой лентой пакет, и это живо напомнило генералу орден св. Кристины, который он так и не собрался получить. Но содержимое пакета, который он тут же вскрыл и держал над лампой, пока не проступили лиловые размытые буквы, - отбило все мысли намертво. "Мы ждем ту, имя которой генералу известно, в Стрешине с документами, среди коих списки мятеж..." Он впервые узнал, что страх обжигает - когда оттолкнул вестового и кричал в лицо перепутанному ординарцу: - Коня! - и скакал по улицам, топча прохожих. Кто-то швырнул ему вдогонку камень. Айзенвальд только крепче стиснул поводья. Если бы полчаса назад ему сказали, что он будет вести себя, как мальчишка, как рыцарь - он бы исхлестал говорившего. А теперь летел - и глаза горели от пыли и не могущих пролиться слез.

Город остался за плечами, и Айзенвальда взяли в мягкие объятия осенние поля, потом под копыта легла забросанная желтыми листьями лесная дорога. И опять жнивье, теплая пыль, золотые костры берез по обочинам. На постоялом дворе он сменил коня и опять скакал, как железный, не замечая усталости. У дороги плавно качнулась лещина. Айзенвальд пригнулся, выхватывая пистолет, но пуля туго вбилась в плечо, покачнула и опрокинула навстречу летящей дороге.

Его сочли мертвым. Обыскали и бросили, а коня увели. Он очнулся под сентябрьскими звездами. Мундир был мокрым от выпавшей росы, тело свело, и в плече глухо пульсировала боль. Айзенвальд заставил себя встать.

... Еловые верхушки казались нарисованными, телега качалась и поскрипывала, и ветром доносило запах конского пота и пыли.

Небо было поблекшим, в нем сияло маленькое удивительно яркое солнце.

- Направо.

- Не проедем.

- Не разговаривай!

Мундир едущего впереди офицера запорошило пылью, и погоны, и красные обшлага сделались одинаково серыми. За плечами ходило дуло карабина. Всадник вдруг придержал коня, склонился, заслоняя небо:

- Потерпите, сейчас приедем.

Губы никак не могли собраться в ответное "да", всадник склонился ниже, отстегивая от пояса флягу. Айзенвальд захлебнулся горькой водой, и мир вдруг подернулся красным... Покосившаяся дверь была отворена на болото и, как кисеей, задернута прядями дождя. Дождь бил в подорожник, проросший на пороге, мягко стекал в подставленную девичью ладонь. Айзенвальд шевельнулся, и хозяйка избушки обернулась.

- Севе... Ульрика... - прошептал Айзенвальд разочарованно. Она вздрогнула, мокрой ладонью провела по глазам.

- Не трогай меня, солдатик. Не обижай убогую.

- Откуда ты... вы здесь?..

Ульрика отступила к очагу. Айзенвальд зашарил рукой по грубому лоскутному одеялу.

- Панна графиня... Мне надо ехать. Спешить. Ваша сестра... Коня мне!

Чего хочет от нее этот страшный человек? Она никогда не бы ла графиней, не знала никакой сестры... Ведьма я! Уйди, не тревожь мою память. Там боль, там запекшаяся кровь на пальцах, там знакомый, такой родной человек толкает меня под колючую корку льда... Золотой аксельбант на плече, по черной воде плывут клено вые листья... Улю, голубка моя... Сташек... Стах!!