Офицер артиллерии - [20]

Ковтунов, собравшись с силами, не поворачивая головы, спокойно ответил:

— Будем бить врага. Вызовите Лебеденко. И пусть не бросает трубки.

— Слушаюсь. — Иевлев подбежал к телефону.

Ковтунов подошел к карте, на которую были нанесены маленькие прямоугольнички — участки подвижного заградительного огня. Они располагались впереди наблюдательного пункта, тесно примыкая друг к другу, — один ложился прямо на пункт…

— Лебеденко у телефона! — доложил Иевлев.

Ковтунов с картой в руках подошел к амбразуре. Танки были уже метрах в восьмистах, они как раз подходили к зоне заградительного огня.

— Передайте Лебеденко… «ПЗО — Слон», — скомандовал Ковтунов, — зарядить. — Потом выждал, когда танки подойдут ближе, и подал команду «Огонь!».

Плотной стеной взметнулись разрывы. Ровно минуту в бешеном темпе вел огонь дивизион. Артиллеристы старались изо всех сил. Там был Михалев, и он понимал — это хорошо знал Ковтунов, — какая опасность нависла над всеми, кто находился на наблюдательном пункте.

Ковтунов посмотрел на карту. Оставался один прямоугольничек, тот, что закрывал собой наблюдательный пункт.

— «ПЗО — Лев», зарядить! — скомандовал Ковтунов.

Иевлев передал команду и зажал рукой микрофон.

— Лебеденко просит вас к телефону, товарищ гвардии майор, говорит — опасное направление.

— Зарядить, — не допускающим возражений голосом повторил Ковтунов. Он все так же, не поворачиваясь, стоял у амбразуры.

Это был огонь на себя. Снаряды рвались так близко, что казалось, блиндаж вот-вот развалится и похоронит всех под обломками. Слышно было, как сверху летели камни, осколки, земля. Танки заметались в дыму и огне разрывов, их боевой порядок был расстроен.

— Усилить огонь! — приказал Ковтунов.

Прошла минута-другая. Никто не говорил ни слова. Первым нарушил молчание разведчик:

— Уходят, товарищ гвардии майор, ей-богу, уходят!

8. ОНИ СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ

Теплая июльская ночь спустилась на землю быстро и как-то незаметно. Сразу со всех сторон подступила, придвинулась мягкая бархатистая темнота, и только далеко на горизонте еще бледнела полоска багряной вечерней зари.

На батарее капитана Васильева было тихо. Четко вырисовывались силуэты орудий, их тонкие длинные стволы, казалось, ощупывали темноту. Между орудиями легкими крадущимися шагами скользил часовой — Вано Хантадзе.

В блиндаже, еще не обжитом, было светло, пахло сырой глиной и свежесрубленной сосной. У стены примостился маленький, из оструганных добела досок столик. На нем чадила узенькой струйкой сделанная из гильзы снаряда лампа. Справа на узких нарах спал старший сержант Тогузов. Слева нары были широкие, и там, тесно прижавшись друг к другу, лежали Урсунбаев, Дудка и шофер расчета Григорьев. А у самого входа, по левую его сторону, соорудили себе койку на двоих Прозоров и Гавриленко.

Раздевшись, Прозоров зевнул, прикрывая рот ладонью, подошел к столику. Тогузов лежал на боку, подложив под щеку ладонь. Колени его почти касались подбородка, шинель оползла, и пола лежала на земле.

С минуту Прозоров пристально всматривался в совсем детское, румяное, покрытое легким белым пушком лицо Тогузова.

О чем думал пожилой солдат? Отчего собрались на лбу его глубокие морщины? Может быть, вспомнил сына, почти ровесника Тогузову, который ушел партизанить и от которого не было с тех пор вестей?

— Гаси свитло, Ефремыч! — недовольно произнес Гавриленко.

Прозоров вздрогнул. Нагнувшись, подобрал с полу шинель и укрыл Тогузова. Поплевав на пальцы, придавил фитиль. В темноте добрел до нар, улегся рядом с Гавриленко.

Долго еще оба ворочались, прислушиваясь к мерному дыханию, вздохам и похрапыванию. Сон не приходил.

В блиндаже было тихо, только откуда-то изредка доносилось уханье пушки да редкая дробь пулемета.

Но тишина продолжалась недолго. Было около трех часов утра, когда всех поднял на ноги тягучий скрежещущий грохот. Тогузов сел на койке, протирая кулаками глаза, прислушался.

— Фрицы али наши? — поспешно натягивая сапоги, спросил Григорьев.

Ему никто не ответил. Все недоуменно поглядывали друг на друга.

Дудка, покрутив головой, плюнул и, как был босиком, выскочил наружу. В открытую дверь вместе с грохотом ворвались отблески зарева. И тотчас же Дудка скатился назад.

— Так это ж катюши! Наши дают жару.

Все сразу, наперебой, оживленно заговорили:

— Значит, наступать будем?

— Артподготовка началась…

— Ну, насчет наступать, это еще бабушка надвое сказала.

— Поживем — увидим.

Наскоро приводя себя в порядок, один за другим артиллеристы выскакивали из блиндажа.

И справа, и слева, и сзади начавшую уже редеть темноту пронизывали ослепительные вспышки. Рев пушек смешивался с глухим буханием гаубиц и отрывистым тявканьем минометов. Снопы яркого огня, вырывавшиеся из стволов, освещали бойцов, высыпавших из блиндажей.

Вскоре залпы «катюш» смолкли. Теперь стало слышно, как высоко в воздухе с клекотом и свистом проносятся снаряды и мины. Из далекого вражеского стана возвращаются приглушенные вздохи разрывов. Так продолжалось около двух часов.

Потом в воздухе появились новые звуки. Они, быстро приближаясь, вскоре наполнили воздух ровным гулом моторов. Прошли бомбардировщики, потом штурмовики. И вслед за этим все замолкло. Наступившая тишина не обещала ничего хорошего — это чувствовал каждый. Ведь вслед за мощной артиллерийской подготовкой обычно должны идти пехота и танки. А между тем танки не появлялись, пехота оставалась в траншеях и, видимо, не собиралась наступать. Значит, что-то не то.