Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [3]

Пока мой папа прихорашивался перед зеркалом, мне вдруг срочно приспичило пописать. Я повернулась, ища глазами кабинку, и увидела в стекле его отражение. Если бы на его месте была бы моя подруга или даже какой–нибудь из моих кавалеров, я бы не задумываясь пописала бы, но присутствие моего отца, в дамской комнате, одетого как тётушка Би, делала это немного слишком личным, поэтому я решила потерпеть. Вот я стою здесь, в небольшой розовой уборной в самом центре Голливуд–бульвара, и смотрю, как мой отец накладывает заключительные слои на уже полностью нарисованное лицо. Как он берёт салфетку, складывает её вдвое и аккуратно проводит ею вокруг губ. Так теперь уже никто не делает, видно этому он научился у своей покойной жены. И вот, бросив последний взгляд в зеркало, он решил, что готов выходить на суд публики.

Я открыла дверь и хотела пропустить его вперёд, тогда я могла бы незаметно выскользнуть за ним, но он вежливо подождал меня и взял под руку, как какой–нибудь подвыпивший шутник. Мы чинно пересекли зал Муссо и Франка и гордо продефилировали к выходу. У дверей мы задержались, он пропустил меня вперёд, открыв передо мной дверь, а я придержала её, пропуская его. Он спросил, не подвезла бы я его до гостиницы, где он остановился, и снова взял меня под руку, как если бы нам трудно было двигаться. И мы направились к стоянке. Вид моего чёрного Фольксвагена, стоящего в самом дальнем углу, вернул мне чувство реальности. Не то чтоб мне снова захотелось вдохнуть свежего воздуха, но я чисто автоматически вынула портмоне, достала квиток, и путь перед моим Фольксвагеном был снова чист. Когда мы сели в машину, я, наконец, смогла с облегчением вздохнуть. Я взглянула на отца, сидящего на заднем сиденье. Короткая юбка задралась, обнажив бёдра и два нейлоновых шарика, зажатых между его ног. Я понимала, что это могли быть какие–то части чулок, но не была уверена, какие именно. Приглядевшись, с удивлением обнаружила, что на нём было надето две пары колготок, по одной на каждую ногу. Я представила на секунду, как это неудобно, и в то же время постаралась отвести взгляд, так как он одёрнул юбку. Я завела машину, но он произнёс:

— Я хочу показать тебе кое–что.

Он неуклюже провозился с медными пуговицами своего блейзера, затем прямо перед моим лицом с гордостью возникли грудные импланты. Мне никогда не приходилось видеть реальную работу, но это выглядело, как если бы грудь семнадцатилетней девушки прикрепили к шестидесятитрёхлетней лопате, настоящее творение д-ра Франкенштейна. Я испытал шок и потеряла дар речи. Как если бы на меня напали, а я не смогла защитить себя. И я попыталась вызвать в себе оставшийся где–то внутри клочок энтузиазма:

— Отличная работа, пап.

Про себя подумав: «Я бы подала в суд на того маньяка, который сотворил такое с моим отцом».

Я завела машину, дала задний ход и упёрлась в стальное ограждение. Подумала, наверное, помяла бампер, но мне было уже всё равно. Мне хотелось только одного: скорее найти утешение у себя дома. Я снова завела Фольксваген, двигатель заработал, но машина не сдвинулась с места ни вперёд, ни назад. Я вылезла и к своему ужасу обнаружила, что бампер зацепился за стальное ограждение. Единственным выходом из сложившейся ситуации было каким–то образом приподнять машину и прикрепить хромированный бампер назад, но этого я своими силами сделать не могла. Я посмотрела на отца, сама скромность сидела на пассажирском сиденье моей несчастной машины, и я поняла, у него не было ни малейшего желания мне чем–либо помочь. Ах, я же совсем забыла, что он теперь — юная леди. Я посмотрела в сторону служителя–латиноса, который наблюдал за моим фиаско из своей будки. К счастью он пришёл ко мне на помощь, прихватив крепкий лом. Вместе мы надавили и в конечном итоге, изрядно попотев, высвободили машину из капкана. Быстро поблагодарив, сунула ему хрустящую пятёрку и уехала с покорёженным бампером на заднем сиденье.

Я растирала мою несчастную натруженную ладонь, а рядом со мной сидела полностью пришибленная Тэда Бара, только размером с мужчину. Весь день я провела под защитой ледяного оцепенения, но вот я начала оттаивать. Моя голова пошла кругом, я хотела писать и начала терять самообладание.

Я вела машину по направлению к мотелю Голливудленд, мы влились в туристический поток, минуя автостраду, ведущую в Студио–Сити. Тащась в общем потоке, и зная, что он мог позволить себе лучшее, я спросила:

— Что заставило тебя выбрать это место?

Он промямлил, что–то вроде того, что не хочет быть узнанным, чтобы это ни означало. Дальше я не стала его расспрашивать. Мы попрощались, и он снова спросил:

— Ты действительно думаешь, что мне так лучше?

— Очень мило, — уверила я его и подождала, пока он, балансируя на своих неустойчивых шпильках, не скрылся в дверях своего номера.

По дороге домой по какой–то неизвестной причине у меня вдруг разболелись все зубы, а из глаз брызнули слёзы. Со мной ещё такого никогда не случалось, чтобы я ощущала такую неподдельную привязанность к своему отцу. Он был всегда отсутствующим таинственным мужчиной, моим воображаемым защитником. Родители развелись, когда я ещё была совсем ребёнком, и никогда не проявляли ко мне хоть сколько–нибудь искреннего интереса. И вот теперь оказалось единственным к чему он стремится, это быть рядом со мной. Полагаю, он нуждается в наперснике, в подруге. Как бы то ни было, всё это очень запутано.