Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [4]

С такими мыслями я приехала домой и чувствовала то, что чувствует человек, только что попавший под поезд. Я зарылась в постель и ревела, пока вся моя голова не стала похожа на губку, насквозь пропитанную солёными слезами. Выплакавшись вволю, я поднялась, добрела до холодильника и наколола льда, чтобы приложить к своим распухшим от слёз глазам. И немного погодя отправилась в Блуминдейл купить отцу новую пару крепких туфель на высоком каблуке одиннадцатого размера.

2

Мой непостижимый папа — печальная дамочка, а был он бесстрашным гонщиком ралли, отличным пилотом, и удачливым каскадёром. Я могла поверить во всё, но что он станет носить дамскую сумочку и ходить на шпильках!

Когда Роберт пришёл в этот мир, у его пожилых родителей, Кларенс и Хелен, уже были две замечательные девочки, лет тринадцати–четырнадцати. Клэр была украшением семьи, её лисьи, похожие на лепестки магнолии, зелёные глаза, сеяли трепет в сердца людей. Она заслуженно победила в конкурсе мисс Калифорния и была первой в шествии мисс Америка-1938. Клэр со своей сестрой Лу были парочкой амбициозных юных старлеток, нещадно дразнящих своего маленького братика и считающих его сорной травой в семье. Трое несчастных детей сражались до потери дыхания за внимание к себе.

В нежном шестилетнем возрасте моего голубоглазого светловолосого папу записали Военную Академию Black Foxe, отличающуюся строгими порядками, в надежде, что там из него сделают настоящего мужчину. Окончил он её с медалью.

Подростком в родительском гараже он построил гоночный автомобиль, на котором потом носился по всему Сансет–Стрип, не обращая внимания на плотное движение.

Роберту было семнадцать, когда он встретил Диану, самовлюблённую стройную блондинку с повадками кинозвезды, беспечную, знойную, гламурную, богемную девицу.

В свои восемнадцать она уже чётко представляла своё будущее. Мескал, марихуана, амфитамины. И вот такой неправдоподобно юной женщине было суждено дать мне жизнь.

Мои родители познакомились в средней школе Беверли–Хиллз, и Роберта мгновенно ослепила её дикость. Он накручивал круги вокруг её дома на Палм–драйв, подобно a feisty young tom laying smokin’ rubber well into the night. В конечном итоге он привлёк её внимание, их отношения закрутились, и они обвенчались в одной из мексиканских церквей. Не имея своего собственного жилья они устроились в домике для гостей в семейной резиденции моего отца, двухэтажном Медитеррениене, высоко над Сансетом, с великолепной панорамой на раскинувшийся внизу Лос–Анжелес. В ясные дни с нашей веранды вдали виднелись очертания острова Каталина.

У меня было отличное настроение

в то полнолуние 31 мая 1950 года, когда я появилась на свет.

К несчастью новизна отношений моих родителей быстро иссякла. В моём сознании смутно всплывают только некоторые моменты самых ранних моих воспоминаний, но большинство я помню так ярко, как если бы они запечатлелись в моей памяти цветными полароидными карточками. Постоянно в нашем доме разворачивались настоящие драмы; мои юные родители сцеплялись как разъярённые псы, и бились насмерть. Среди ночи меня часто будила какофония ломающейся мебели, звона стекла и ужасающего визга, разносящегося по всем комнатам. Мои родители носились друг за другом с ножами и сталкивали друг друга с лестницы. Из своего окна я часто видела огни полицейских машин, вызываемых встревоженными соседями. Мой дед умел договориться с властями Западного Голливуда, но слишком уж часто моего папу уводили в наручниках.

Ясно помню последнюю ночь моего пребывания в доме деда. Мой папа, от которого пахло как из коктейль–зала, выхватил меня из кровати и стремглав понёсся вниз по лестнице к своему красному Кадди, стоящему во дворе. Мы заперли все двери, но Диана была уже близко, сверкая лезвием кинжала. В порыве ярости она молотила им в окна, затем запрыгнув на капот, порезала крышу Кадиллака в клочья.

Следующее, что я помню, моя бабушка Джеймс, запаковав в небольшой кожаный чемодан мои вещи, отвезла меня в какой–то совершенно невероятный дом в центре Лос–Анжелеса. Огромный четырёхэтажный дом в Викторианском стиле, расположенный на полого уходящем вниз широчайшем роскошном авеню. Он соседствовал с одним из самых богатых районов — Адамс. Историческое сооружение, носящее имя Kiddy College California, оказался пансионом с традициями прошлого века, принадлежащий престарелой паре, мистеру и миссис Марч.

Миссис Марч была худая и болезненного вида, из тех женщин, которые подвязывают свои волосы белоснежными лентами. У неё было всё, кроме того, чего у неё не было и это всё поддерживалось горой пуховых подушек. На её ночном столике с мраморной столешницей выстроились рядами пузырьки, баночки, бутылочки и стопки коробочек с таблетками. Тщательно выговаривая каждое слово, она медленно произнесла, обращаясь ко мне:

— Детей должно быть видно, но не слышно.

Мне было всего четыре, но я уже тогда сразу поняла, что мы с миссис Марч никогда не сможем подружиться.

Хотя эта старая дама и была так худа, она обладала строгим визгливым не терпящим возражений голосом, который был слышен на два этажа вниз. Она всеми руководила, не вылезая из своего насеста, богато украшенной в стиле Эдуарда IV кровати, в редких случаях она проплывала как привидение через все спальни в своёй белой ночной рубашке, вселяя в нас, детей, страх. Однажды вечером, после проверки своих владений, она остановилась перед большим овальным зеркалом в нашей спальне и выдернула свой черепаховый гребень из туго затянутых волос. Её волосы оказались такими длинными, что коса, раскручиваясь как свёрнутый в бухту канат, с глухим стуком упала на ковёр. Мне стало интересно, а мои волосы могли бы стать такими же длинными. Если да, то я стану их носить в точности как миссис Марч.