Одной ночи достаточно - [6]

Весь блеск, все сверкание исчезали с шеи, ушей и рук моей Евы. Теперь драгоценности вернутся назад, «к Нему». Она не оставила их там, потому что они были слишком ценные для нее. Гораздо ценнее суммы, которую заплатила за них при покупке. Ева рассказывала мне, что драгоценности разговаривают с ней по ночам и не дают уснуть. Даже когда она прятала их в шкатулку и убирала прочь, они не молчали. Она слышала, как драгоценности тихо шепчут в темноте. Это началось после того, как Ева познакомилась со мной. И вот драгоценности здесь, а ее больше нет. Это только белое платье, разложенное на три сидения, такое ровное, застывшее, неподвижное.

В воздухе витал запах ее духов, но Евы уже не было. Это все, что сохранилось от нее. И еще моя бедная, неуклюжая любовь.

Полицейские сложили драгоценности в большой платок, связали вместе четыре узла и бросили Акосте, как будто это был пакет с овощами. Потом они взяли Еву. Это было началом длинного путешествия, которое ей предстоит совершить одной. Я сделал попытку сопровождать тело, по крайней мере, до похоронного фургона, но полицейские не разрешили. Я вспомнил, как Ева говорила, что ей не нравится темнота. Бедная ты моя! Теперь ты должна уйти туда, где нет ничего, кроме одиночества и мрака. Я стоял неподвижно и смотрел на свою любовь в последний раз.

И вот она исчезла в черной ночи Гаваны, без бриллиантов, без любви и сновидений.

Не знаю, сколько минут прошло после этого. Наверное, немного, но мне показалось это бесконечностью — слишком медленно и пусто текли они. Мне что-то сказали, я плохо расслышал.

— Оставьте меня в покое! — глухо проговорил я.

Почувствовал, как тяжелая рука легла на плечо.

— Аделанте! — что означало «пошевеливайся!». — Вы арестованы по подозрению в убийстве.

2

Китайский квартал Гаваны старался грохотом и давкой компенсировать свою относительную малость. Китайские кварталы наших северных городов, казалось, населены призраками, даже если люди и толпятся. Этот же квартал был настоящим муравейником. Я никогда не видел ничего подобного.

Полицейский автомобиль, где я сидел на заднем сидении между Акостой и другим блюстителям порядка, вынужден был продвигаться со скоростью человеческого шага по гудящей, переполненной людьми улице. Может быть, мы бы шли быстрее, но законники, конечно, думали, что машина с яркой надписью и полицейским за рулем еще выше поднимет престиж полиции. Водитель рулил одной рукой, а второй непрестанно нажимал на клаксон.

Мы и на метр не могли продвинуться без этого звучного аккомпанемента, который еще больше увеличивал окружающий шум. Этого было достаточно, чтобы расшатать нервы, но я старался не обращать внимания на суматоху.

Там, где улица расширялась, пешеходы оставляли коридор, прижимаясь к стенам по обе стороны. Но чаще этого невозможно было сделать, поэтому бедняги прятались в подъездах. Лоточники, — а их здесь было порядочно, спасались на какой-нибудь скамейке. Автомобиль иногда делал немыслимые повороты, чтобы проехать под монументальным пучком бананов или связкой шляп. Таким был мой путь в тюрьму.

Я понимал, что мне предоставляется удобный случай доказать свою невиновность. Меня везли к китайцу, у которого купил кинжал. Он должен письменно подтвердить, что я вышел из лавки с ножом, украшенным обезьянкой, «которая ничего не слышит», и что в бумагу действительно был завернут тот, а не другой нож, и что он, по рассеянности, ошибся в квитанции при описании кинжала. Но даже если китаец и признает свою ошибку, этого будет недостаточно для доказательства моей невиновности. Теперь я уже по горло завяз в подозрении, что преступление совершено мною. Конечно, возможное признание ошибки со стороны продавца немного улучшило бы мое положение. Если этот небольшой факт подтвердится, то и к остальным моим словам будет больше доверия. Это единственный факт, для подтверждения которого есть свидетель. Все остальные показания не учитывались.

Впрочем, меня не слишком беспокоили свидетельские показания торговца.

Ева ушла, и какое значение теперь имело все остальное? Гореть нам всем в аду! Я сидел, уставившись в одну точку перед собой. Быстро мы едем или медленно, прибудем к месту или не доедем — мне все равно.

В конце концов мы добрались до Пасайе Ангоста. Улочка была уже предыдущих и казалась щелью между двумя зданиями. Машина дальше не могла проехать, поэтому ее поставили поперек, перегородив вход.

Обстановка осложнялась тем, что как только мы остановились, со всех сторон начали появляться любопытные. Нет ничего более пассивного, чем неподвижная толпа китайцев.

Акоста вышел из машины и осмотрел расщелину между зданиями.

— Это здесь, Эскотт? — спросил он меня.

Я повернулся к нему. До этого момента смотрел только перед собой.

— Здесь, — подтвердил я.

Акоста толкнул меня локтем. Я вышел из машины и встал рядом. Вышли также и два агента. Один из них схватил меня за одну руку, Акоста взялся за вторую, показывая, что я становлюсь опасным преступником. Второй агент прикрывал нас с тыла. Остальные остались в машине. Так как мы не могли идти втроем в один ряд, то пошли боком.

Улочка казалась длиннющей, хотя после входа и расширялась на ладонь. Какое здесь было зловоние! Возле каждой двери висели фонарики. Они были сделаны из окрашенного стекла или бумаги и светили различными цветами: ярко-оранжевыми, желтыми и красными. Впрочем, «светили» — громко сказано. Это были тусклые пятна света, которые даже не рассеивали окружающую тьму.