Одной крови - [43]

Российская система здравоохранения имеет в виду только тех, кому везет. Остальных же для нее не существует.

32

Привет, Ром.

Обещала, что не отвечу.

Отвечаю.

Во-первых, извини, что я так наседаю на тебя с требованием переехать из Москвы. Ты знаешь про эти мои приступы москвафобии лучше, чем кто-либо. И ничего поделать с этим я не могу. Хотя и стараюсь. Нам с Лукой хорошо там, где ты. Но тебя так часто нет рядом. И тогда в этом большом безумном городе совсем неуютно и страшно. Вот как сейчас, например.

Во-вторых, когда тебя нет рядом, я спасаюсь воспоминаниями и твоими рассказами про детство, в которое я влюблена не меньше, чем в твое настоящее и в наше будущее. Помнишь двухэтажный зеленый дом с опасной трещиной от крыши до самой земли, в котором ты родился, прожил большую часть жизни, научился есть и любить? Молиться так и не научился. У окна росла здоровая береза, к которой ты с папой весной цеплял пакет и по каплям собирали березовый сок. Еще вы с братом всегда с нетерпением ждали начала мая, чтобы рубашками ловить майских жуков, которые потом со всеми удобствами жили в заранее заготовленной трехлитровой банке. От подъезда до твоей школы ровно пятьдесят секунд быстрым шагом — я проверяла. От подъезда до ближайшей автобусной остановки пятнадцать минут — связь поселка с большой землей только через эту остановку. От подъезда до этого тесного пыльного лета — почти тридцать лет.

Я тут узнала у твоего папы, что ваши соседи из пятой квартиры — Мухины — совсем спились. Дядя Толя долго и громко выл дворовой собакой все ночи напролет под дверью. Его старший сын Леша присоединялся к отцу, выли в унисон. Закончилось это так себе. Соседи сверху тоже безрадостно забухали, так и не приспособившись к стране после перестройки. Когда мы только начали с тобой встречаться, я запомнила Таню из восьмой квартиры — толстую, как планета. Она вечно стояла в подъезде на лестнице с сигаретой без фильтра и никогда не здоровалась. Ее сестра Настя, рассказывали, побывала в сексуальном рабстве у каких-то бандитов и, спасаясь, выпрыгнула из окна, покалечив свое красивое тело. Как в кино.

У окон спальни твоя сердечная мама в лихие годы рейдерским забором отгородила себе кусочек земли, чтобы алкаши не гадили и не били стекла. Она посадила цветочки, окультурила. Но очень скоро забор исчез. А через какое-то время его вернули менты: у дома напротив грабители использовали его в качестве лестницы на второй этаж, вынесли все, что было только можно, то есть ничего — там ведь жили точно такие же синяки, как и в твоем подъезде. Забор поставили на прежнее место. Цветочки обновили.

Обожаю твое детство. Все в нем прекрасно.

А помнишь соседа Олега? Помнишь его закидоны? Помнишь, как он взял в заложники какую-то бабку и, потрясывая сковородкой в руках, угрожал заняться с ней любовью? Бедная бабуля проторчала в квартире у волосатого пьяного мужика в грязном халате и с явными психическими расстройствами двое суток. А бабушка-то всего-навсего позвонила в дверь этому психопату, слушающему на всю громкость Cannibal Corpse, чтобы попросить сделать потише. Про него же много интересных баек в городе рассказывали. Когда он напивался, всегда повторял одну и ту же процедуру: раздевался догола, вставал у окна и громко наизусть читал Бродского. Потом включал свой сатанинский трэш-метал, воспевающий каннибализм, смерть и гомосексуальный инцест.

Еще, говорят, он любил ужинать змеиным мясом: покупал в зоомагазине змейку, сам жарил на сковородке с оливковым маслом и ел. Неоднократно из уважения к молчанию зашивал себе рот, ходил так по городу и пугал детей.

Неоднократно вскрывал себе вены, но всегда все обходилось хорошо. Он был бессмертным. Разве в Москве встречаются такие добрые и творческие соседи?

Ты все сидел и сидел ночами у лампы и занимался, иногда убегая ко мне через то самое, закрытое рейдерским забором окно. Ты много читал и много писал, ты все впитывал и рефлексировал, ты много грустил и редко смеялся, злился и пил чай, слушал и смотрел, учил и зубрил. Чтобы навсегда оттуда сбежать. Но, знаешь, я думаю о твоем ужасном доме и суровом детстве и понимаю, что ничего лучше этого нет. Потому что это дом. Дом. И детство. Детство.

В-третьих, береги себя в Лондоне. Хотя, с таким прошлым как у тебя опасаться вечернего Брикстона все-таки как-то странно.

Возвращайся скорее.

Твоя жена.

Юля.

Я.

33

В конце второго курса химиотерапии Юле назначили промежуточное обследование, чтобы понять, как реагирует — и реагирует ли вообще — ее организм на применяемые препараты. Корректно ли выбрано лечение? Как ведет себя опухоль? Что происходит с раковыми клетками? Чтобы ответить на эти вопросы, помимо прочих процедур жена записалась на позитронноэмиссионную томографию, которую однажды уже делала до начала лечения. Теперь нужно было сделать повторное исследование, чтобы определить динамику.

Чем ближе был день икс, тем сильнее мы нервничали. Ни она, ни я не говорили об этом вслух, но про себя задавались одними и теми же вопросами. Что если рак окажется резистентным к лечению? Ведь именно так иногда и случается. Что если во время диагностирования что-то пошло не так: врачи допустили ошибку и Юлю лечат не от того, от чего нужно на самом деле? Что если медсестра в один из дней перепутала пакеты с химиотерапией и принесла нам то, что полагалось кому-то другому? В голову почему-то лезли только самые скверные сценарии развития ситуации. А о хорошем не думалось вовсе.