Однополчане - [11]

Майор и Иозеф, да, и Иозеф тоже».

Иозеф уложил свой ранец и приготовил сверток, который хотел передать отцу. Он едва сдерживал досаду оттого, что потревожил отца теперь, когда все уладилось само собой. Может быть, тот даже не застанет его здесь. Чем скорее начнется, тем лучше!

Иозеф зажег свечу, сел на свой ранец, укрепил свечу на табуретке и достал книгу, по которой было видно, что ее часто читают. Это было сочинение Ницше «Так говорил Заратустра». Иозеф читал, а кругом постепенно нарастал шум: укладывали ранцы, шуршали бумагой, глухо звякал металл и раздавались негромкие голоса вперемежку с несмолкающими приглушенными выкриками и топотом строившихся солдат. Один раз донеслось также ржание лошади, дикое и гневное, напоминающее грозный зов трубы. Иозеф ничего не слышал. Он читал, погрузившись в иной мир, холодный и пустой, в котором жил только один-единственный человек — он сам. А вокруг этого единственного что-то копошилось, какая-то неразличимая масса, глубоко внизу суетились какие-то существа: люди.

Он читал о Заратустре, о последних людях, этих тварях, которые были так жалки в своем стремлении к счастью, о канатном плясуне и о паяце, который перепрыгнул через канатного плясуна, о том, что канатный плясун сорвался и совершил страшный прыжок в смерть. Иозеф представил себе, как тот упал и разбился. А Заратустра говорил:

«Из опасности сделал ты себе ремесло, а за это нельзя презирать. И вот ты гибнешь от своего ремесла. За это я хочу похоронить тебя своими руками».

Так говорил Заратустра. В его словах Иозеф нашел подтверждение своим сокровеннейшим мыслям.

Он думал: «Заратустра понимает, что такое миф опасности, миф смерти. Заратустра понимает немецкого солдата. Сделать опасность своим ремеслом только ради самой опасности — это величественно, это по-немецки! Нибелунги шли навстречу верной гибели, они знали об этом и все же шли в страну гуннов; они гибли, и смерть была их подвигом. Они обезглавили невинное дитя и все же, нет, именно поэтому, были героями. Ведь нужно геройство, чтобы рубить головы невинным младенцам». Он вздрогнул, низко склонился над книгой, впитывая в себя слова:

Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал в сердце своем:

«Поистине прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.

Страшно существование человеческое и все еще лишено смысла: паяц может стать роковым для него.

Я хочу учить людей смыслу их бытия: смысл этот-сверхчеловек, молния из темной тучи, именуемой человеком.

Но я еще далек им, и моя мысль далека их мысли. Для людей я еще что-то среднее между шутом и трупом.

Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный и неподвижный спутник! Я отнесу тебя туда, где похороню тебя своими руками».

Сказав это в сердце своем, Заратустра взвалил труп себе на спину и отправился в путь.

Иозеф опустил книгу. Он подошел к окну и стал всматриваться в черноту ночи. Он увидел широкую темную синеву, по краям слегка блеклую. Товарищи за его спиной уже давно спали. Он был один. Он погасил свечу и уставился во мрак. Иозеф торжествовал. Он думал: «Россия — необъятная страна, и теперь она будет под нашей пятой». Он стоял, восторгаясь пространством, которое предстояло завоевать.

Об убитой он забыл и думать. И произнес про себя: «Друг Заратустра!» Раскрылась дверь, Иозеф обернулся, вошел унтер-офицер.

— Пора на боковую! — сказал унтер-офицер.

— Так точно, — послушно ответил Иозеф и лег в постель.

Было около часа ночи. В пять часов их разбудили. Они отправились на учение. Они шагали по дороге в Либиакен. Примерно в том месте, откуда они стреляли в цаплю, отряд свернул в сторону; Карл, Томас и Иозеф с ужасом увидели ту самую дорогу, по которой они тогда шли. Солдатам приказали замаскироваться. Они нацепили на себя пучки травы и ивовые ветки. Им указали цель, к которой они должны были подкрасться, не замеченные условным противником. Цель находилась по ту сторону дренажной канавы, которую еще можно было различить как тонкую серовато-черную линию на мокрой от росы траве.

Карл полз, а мозг его лихорадочно работал.

Он должен первым, непременно первым, добраться до канавы, до того места, где лежала она. Карл знал, что сейчас он ползет, спасая свою жизнь. Что будет дальше, он не знал. У него была одна мысль — первым добраться до канавы…

Показалась канава. Карл был впереди наступающей цепи; не намного, но впереди своих однополчан.

До канавы осталось еще метра два. Он бросился прямо к тому месту, где лежала убитая. «Это ведь бесчеловечно, — мысленно воскликнул он, — этого они не посмеют с нами сделать! Пусть они арестуют нас, да, пусть секут, пусть, но должен же прийти этому конец! Убитая мертва, зачем же мучить живых, это бесчеловечно!» Карл достиг канавы, вытянул шею.

Здесь, внизу, была могила. Карл подумал: «Остается одно: Иозеф выстрелил раньше меня, и Томас должен это подтвердить. Мне нужно этого парня…»

Но тут раздался дребезжащий голос, голос командира дивизии: