Одно воспоминание Флоры Бэнкс - [64]

— Я не знаю этого молодого человека, — продолжал папа. — Возможно, я неправильно сужу о нем. Но мне кажется, что он не тот человек, который мог бы хоть кому-то прислать «лучшие электронные письма на свете». Ему следовало бы поблагодарить тебя за то, что ты сделала его в миллион раз интереснее. Он совсем не похож на Казанову. — Папа вздохнул. — Ох, Флора… Ты ведь не пьешь таблетки, верно?

— Не пью.

— И ты стала самой собой. Ты Флора Бэнкс. Моя Флора. Ты обзавелась кучей друзей, приехала на Северный полюс и нашла своего парня. Ты жива. У тебя ясная голова. Ты все можешь. Мы должны позволить тебе быть такой Флорой. Настоящей Флорой. Мне так жаль, дорогая.

— Это не совсем так. — Я считала своим долгом подчеркнуть это. — У меня не слишком хорошо получается, верно? Я не чувствую, что у меня ясная голова. Но, полагаю, я жива.

— Ты в миллион раз способнее, чем мы позволяли тебе быть. Но, боюсь, теперь мне придется отвезти тебя обратно домой. И… — он глубоко вдохнул. Я чувствовала, что все начинает расплываться, и попыталась уцепиться за папины слова. — Твоя мать, — продолжал он, — слишком тебя защищает. Она делает это от любви. Именно поэтому Джейкоб уехал из дома. Мы лгали тебе. Он прав. Ты и раньше сбегала. Это твое третье путешествие, и я уверен, что ты повторишь подобное снова. Нам нужно подумать о твоей независимости. Мама хотела только, чтобы ты была в безопасности. Она любит тебя. Я не могу ничего навязывать ей. Я здесь, чтобы забрать тебя домой, и…

Он замолчал и сглотнул, провел рукой по торчащим дыбом волосам.

— Что ж, у меня нет выбора. Вот и все. Я должен отвезти тебя домой. Но я могу понять, что тебе, возможно, не хочется возвращаться.

Я кивнула. Я едва могла сосредоточиться на его словах. Я положила голову на спинку дивана и уснула.

Часть 3

Глава 21

Я понятия не имела, где нахожусь.

Я не могла думать. Слова приходили и уходили, но никак не соединялись.

Я понятия не имела.

Не имела понятия.

Ничего не понимала.

Какая-то женщина плакала. Она плакала, и плакала, и плакала. Мне было неприятно это слышать.

Запах мне нравится. Напиток стоит передо мной на столе. Если протяну руку, то возьму его. Если я его возьму, то выпью. Я не должна его пролить.

Я внимательно смотрю на чашку. Она розовая с белым. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до чашки. Она горячая. Я берусь за ручку, поднимаю чашку. Напиток льется на стол. Я ставлю чашку. Я откидываю голову назад и закрываю глаза. На моей руке написаны какие-то слова.

Я открываю глаза. На столе передо мной стоит чашка. Я не стану пытаться поднять ее.

Где-то в комнате были люди. Они разговаривали. Я попыталась понять их слова.

— С ней все в порядке.

— Нет, не в порядке. Жаль, что ты не видела ее там. Мне невыносимо смотреть на нее в таком состоянии. Это неправильно. Это нечестно. Она где-то далеко от нас.

— Она жива. Посмотри на нее. Жива. В безопасности. Боже, Стив, я знаю, знаю. Но так не будет продолжаться вечно. Это только сейчас. Чтобы она снова привыкла к этому месту. Я не могу потерять ее. Я не могу позволить ей сделать это снова. Пусть лучше она будет такой, чем…

— Она дышит. Она не живет. Это не одно и то же.

Я закрыла глаза.

Работает телевизор. На экране мужчина и женщина, они обращаются ко мне и говорят о «реновации кухни». Неожиданно они замолкают, и на экране появляются слова: «Дома под молотком»[23].

Я не знаю, зачем домам надо быть под молотком.

Я сидела в кресле в гостиной, смотрела телевизор и на мгновение закрыла глаза.

— Она должна узнать о нем. По крайней мере, у нее был брат.

— Ей незачем так огорчаться. Лучше так.

— В какой-то момент она о нем вспомнит.

Я сижу за столом, передо мной стоит еда. Я смотрю на нее. Это паста, овощи и что-то еще.

— Как это называется? — спрашиваю я.

— Овощная лазанья, дорогая, — говорит женщина. Я смотрю на ее лицо. У нее покрасневшие глаза. Она плакала. Перед ней еды нет. Она моя мать.

Напротив меня сидит мужчина. Перед ним — тарелка с овощной лазаньей, он ест вилкой, набирая сразу много. Он поднимает глаза и улыбается, хотя у него под глазами большие темные мешки. Волосы у него стоят дыбом. Он мой папа.

— Ешь, — произносит он.

— Мне это нравится?

— Очень.

— А еще ты любишь чесночный хлеб, — говорит моя мать. — Давай, возьми кусочек.

Я беру кусок хлеба, хотя он желтого цвета с зелеными крапинками и выглядит не слишком приятно. Я беру его, чтобы она была довольна.

Я пробую овощную лазанью. Очень вкусно.

Я смотрю на руки. На одной из них написано: «Флора, будь храброй». Больше ничего на руках не написано. Я осматриваю руки от кистей вверх, не слишком хорошо понимая, зачем это делаю. На них ничего нет. На внутренней стороне руки повязка, приклеенная пластырями, и я начинаю отдирать ее.

— Не надо, — останавливает мать. Она поворачивается к отцу. — Я собираюсь выяснить, как можно свести эту татуировку, — говорит она ему. — Незачем телу напоминать ей о необходимости быть храброй каждый раз, когда она смотрит на руку.

— В самом деле?

— У нее могут возникнуть идеи.

У меня нет идей.

Никаких идей.

Картинка постепенно становилась четче и яснее.

Родители оба были одеты в черное. Они выглядели серьезными. По макияжу и парфюму мамы я предположила, что они куда-то собираются.