Одни в океане - [28]

Чем дольше он ждал, тем больше переставал ждать. Надувная лодка и кончающаяся ночь стали уходить от него, словно что-то твердое растворялось в жидком. Все стало таким далеким, словно он летел, рассыпаясь мелкими взрывами, высоко в небе. Внутри него тоже все сделалось высоким. И огромная глубина раскрылась под ним. В нем ширилось полое пространство, своего рода пустота, которую, казалось ему, можно трогать руками, такой отчетливой была она. И посреди этого незаполненного, но осязаемо вещественного пространства он с особой интенсивностью ощущал себя как центр огромной тяжести, уменьшенный до предела и собранный в одной точке.

Широко открытыми глазами глядел он в небо над собой, не видя неба. Звезды искрами вспыхивали, отражаясь в его глазах, и были так же далеки.

«А теперь мы будем оперировать катаракту!» – произнес кто-то зло и неожиданно. Другой не мог определить, откуда идет голос или кто это был.

БЕТСИ СИДЕЛА В КРОВАТИ. НОГА ХОРОШО ЗАЖИВАЛА. ЧЕРЕЗ несколько недель она снова сможет вставать.

– Есть чудесные протезы, – сказал старший врач, флиртуя, как умел. – Ни один человек не заметит, что вы… ну да, можно даже натянуть поверх нейлон и надеть, конечно, соответствующие туфли. Костыль в наши дни уже не требуется. Но, дорогая моя, вы жульничаете!

Бетси как раз раскладывала пасьянс на столике на колесиках.

– Без жульничанья никогда не сходится, – сказала она. – Этому я научилась у Гамсуна.[32]

Старший врач не знал никого по имени Гамсун и подумал, что это какой-то ее поклонник. Ну надо же, а ведь сама обручена!

– Что-нибудь об Уильяме слышали? – спросил он.

– Нет, – ответила она.

Что он должен был на это сказать? Он ждал, что она начнет плакать. Однако она не заплакала. Если бы она заплакала, он бы точно знал, как себя с ней вести: как любезный утешитель. Маленькая девочка и опытный мужчина. Но поскольку она не заплакала, из этого ничего не вышло, и он разозлился.

Пусть себе жульничает, подумал он. Ноги этого господина Гальмона, или как там его, у меня в доме не будет.

Сестра просунула голову в дверь и сладким голосом пропела:

– Пожалуйста, в операционную.

– Мне пора оперировать, – произнес он с важностью, уверенный в своих возможностях. – So long,[33] – попрощался он, думая, что это отвечает правилам хорошего тона. Бетси разложила новый пасьянс. Но он опять не сходился, а жульничать у нее уже не было настроения. Она откинулась назад, отодвинула столик и еще раз перечитала последнее письмо отца. «Дорогое дитя» – так оно начиналось. Она заплакала. Уильям конечно, не будет ее больше любить, без ноги. «Твой дорогой папа», стояло в конце письма. Она чувствовала себя несчастной и всеми покинутой.

– Damn it all,[34] – сказала она и выключила свет. Она приняла снотворное.

Если бы не случилось всего этого с ногой, подумала она еще.

«Зачем им понадобилось оперировать мне катаракту?» – спросил Другой и потрогал свои глаза.

Там, где только что была Мария, стояла теперь Бетси. Такая же, какой она выглядела на фото. Она смотрела на него.

– Нет, – успокаивающе сказал он, – я не читал твоего письма, не бойся, Бетси.

Он хорошо различал ее лицо. Теперь, когда он разглядел его, оно уже не было таким милым, как на снимке. Наоборот, оно казалось скорее печальным. Оно было как все лица такого типа: очень печальным.

– Извини, – сказал он. – Этого я не знал. – Она улыбалась, как Мария.

– Все вы похожи, – сказал он. – Это странно.

Бетси взяла сигарету и закурила. Дым от сигареты стоял как темное облако на фоне ночного неба. Она ничего не сказала.

– Однорукий тоже этого не знал, – пояснил он. – Он очень на тебя сердился.

Она курила.

«Может, конечно, он знал больше, чем рассказывал? Ты должна знать, он умер удивительно. Если бы и я мог так умереть, я был бы очень рад!»

Бетси на мгновение прекратила курить и взглянула на него. Она улыбнулась точно как Мария и покачала головой. Потом она пропала.

Другой посмотрел на небо.

Как быстро все проходит, думал он. И попробовал догнать себя. И поднялся высоко в воздух.

«Я парю в воздухе, – сказал он. – Я парю над самим собой. Гляди, вон я лежу внизу!»

Он смотрел на себя, лежащего внизу: вытянувшись во весь рост, обе руки рядом с телом, голова запрокинута, а ноги слегка согнуты в коленях. Черная точка на гигантской зеркальной глади воды.

Он поднялся выше. Далеко внизу появилась еще одна черная точка, еще одна надувная лодка с человеком, плывущим в ней. И вон там еще одна, и еще, и еще одна. Множество черных точек, бесконечно далеких друг от друга, и таких близких, как звезды на небе. И вокруг каждой надувной лодки кружило мертвое лицо, и оторванная выстрелом рука, и объеденные ноги. Медленно кружили они вокруг своих лодок, как луны. И ни один из тех, кого носило в лодке, не знал о другом. Никто не знал, что там еще кто-то плывет по океану, как и он сам. И ни один мертвец не знал о другом и о том, что и другие тоже мертвы и что тела их искалечены выстрелами, а лица размыты водой. Каждый из них, мертвый или еще живой, одиноко плыл по океану и знал только о себе самом. Лишь иногда – и это отчетливо было видно Другому с его высоты – один из плывущих понимал, что вокруг него кружит мертвец, и видел, как он кружит.