Однажды весной в Италии - [44]
— Сказано тебе, вставай!
Каменщик застонал и попытался сесть.
— Ведь ты Фоска, да? Фоска Амадео? Так? Пошевеливайся, кретин!
Филанджери охватил ужас, но он взял себя в руки. Однако он не знал, как вмешаться. Часовой был в ярости, и его грубость парализовала старика. Чуть подавшись вперед, он сказал:
— Но ведь он не может шевельнуться!
Часовой повернулся:
— А ты, старый хрыч, заткнись! Тебя не спрашивают. Будешь говорить, когда спросят. Понял?
Глаза у него злобно блестели.
— Он у нас пойдет на земляные работы, — сказал добродушно один из солдат. — Ему тоже надо там потрудиться.
— Но он же на ногах не стоит, — пробормотал Филанджери.
— Разве? Сейчас увидишь! — завопил часовой. — Я одну штуку знаю. Он у меня сразу станет шустрым, как лань!
Одним движением он сбросил с плеча винтовку и ударил каменщика прикладом в поясницу. Тот упал на спину, глаза его побелели, рот стал влажным.
— Пошевеливайся! От тебя еще и разит, скотина!
Свободной рукой солдат схватил несчастного за шиворот, но каменщик сопротивлялся — скорее по инерции, чем сознательно.
— Подлюга! — заорал солдат.
В бешенстве он едва не стащил его с койки, и каменщик, потеряв равновесие, свалился на пол; одна его нога продолжала судорожно дергаться. Двое других солдат с отвращением взирали на эту сцену, словно арестованный разыгрывал перед ними нелепую комедию, каких они уже навидались.
— Стеллио, скажи ему, что мы сходим за каретой!
— Или принесем ролики!
С тяжким усилием, перекосившим все его лицо, каменщик едва поднялся с пола, опершись о койку левой почти лилового цвета рукой. Стоя он выглядел еще ужасней — сгорбленный, с отвалившейся челюстью, похожий на отупевшую обезьяну. Лицо у него обросло бородой. Нос распух. Ноздри были полны запекшейся крови.
— Вот и хорошо. Ну что, видишь? Стоит только захотеть…
— Пошли! — сказал солдат по имени Стеллио.
Легкий толчок заставил каменщика рухнуть на койку.
Он осклабился точно в улыбке; можно было подумать, что он доволен тем, как ему удалось разыграть этих людей.
— А ну двинь ему по морде, Стеллио!
— Хватит, поиздевался над нами!
— Ткни его штыком в задницу! Сразу побежит, вот увидишь!
— Теперь вы сами убедились, — сказал Филанджери. — Я ведь вас предупреждал.
— А ты пожалеешь, что суешься не в свое дело! — зарычал Стеллио, ткнув в него пальцем. В своей блестящей каске он напоминал чудовищное насекомое.
— Если вы оставите его в покое, — сказал Филанджери, — я готов его заменить. Хоть я и стар, но с лопатой и киркой справлюсь лучше, чем он.
Солдаты — все трое — разом повернулись к нему и внезапно застыли, будто у них перехватило дыхание. Их странно пронзительный взгляд встревожил Филанджери еще до того, как он осознал, что вошло в комнату вместе с ними. Воздух стал плотным и душным. Он не только глушил все звуки, но создавал впечатление, будто между Филанджери и солдатами что-то плавно покачивается, незримое, напряженное и опасное, как змея, стоящая на хвосте.
Стеллио шевельнулся и подошел ближе.
— Ты тут не значишься, — сказал он, и звук его голоса как будто потек к тому месту, где стоял Филанджери. — Хотя ты бы справился лучше.
— Ну, это уж точно! — сказал другой. — Этого, по крайней мере, нести не надо.
— Он хоть и старый, но гляди, какие ноги!
Очевидно, они подбадривали друг друга, и Филанджери стало страшно. Большое зеркало в глубине комнаты отражало тусклый, вечерний свет. Стеллио сказал: «Нужно-то определенное количество, а остальное неважно», и старик понял, что речь идет о древнейшей формуле, перешагнувшей через века, столетиями звучавшей среди обширных топей и бескрайних пустынь.
И снова зеркало отражает, словно конец рода людского, эти окаменевшие лица и его собственное распухшее от бессонницы лицо с блестящими глазами.
