Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - [24]

Последовала почти невыносимая тишина, нарушенная через какое-то время отдаленным глухим ударом, как будто захлопнули тяжелую дверь. Баронесса возилась с камерой и бормотала. Кеннет отделился от группы и со вспышкой сфотографировал статую бога. Его заставили вернуться на место, и наконец-то баронесса подготовилась.

— Пожалуйста. Прошу. Внимание. Замрите, пожалуйста. Снова — снимаю.

На сей раз свет вспыхнул, все ослепли, баронесса разразилась громкими возгласами удовлетворения и настояла на том, чтобы сделать еще два снимка. Невзирая на нарастающее нетерпение, затем произвели замену — баронесса заняла место мужа и нависла над майором Свитом, как первобытная богиня плодородия. Барону с его вспышкой повезло больше, и все благополучно завершилось.

— Хотя, — заметил барон, — было бы неплохо включить и нашего чичероне, не так ли?

— Должен сказать, он не торопится, — пророкотал майор Свит. — Чертовски странное поведение, если хотите знать мое мнение.

Но Кеннет предположил, что Себастьян Мейлер, возможно, составляет компанию его тетке в атриуме, и обратился к Гранту:

— В конце концов, он ведь оставил за старшего вас, разве нет?

Под давлением Ван дер Вегелей Грант перешел теперь в освещенное место и, всячески демонстрируя крайнее нежелание, прочел этой чрезвычайно пестрой аудитории отрывок из «Саймона», посвященный митраистскому культу. Читал он быстро и плохо и без всякого выражения, но кое-что из характера его произведения сохранилось даже при таком отношении.

— «…Ничего не изменилось. Коренастый божок во фригийском колпаке, похожие на сахарную глазурь локоны, обломанные руки и фаллос, торчащий из недр его каменного женоподобного тела. Кто-то назвал бы его довольно вульгарным божком, но в его присутствии жирные маленькие уши Саймона полнились беззвучным ревом жертвенного быка, в горле и в глубине носа воняло кровью, которая девятнадцать веков назад бурлила на раскаленном добела камне, а глаза слезились от густого дыма, поднимавшегося от горящих внутренностей. Он трепетал и был несказанно доволен».

Отрывистое чтение продолжалось до конца соответствующего отрывка. Грант с шумом захлопнул книгу, отдал, явно стремясь от нее избавиться, баронессе и ссутулился, защищаясь от обязательного бормотания аудитории. Постепенно наступило неловкое молчание.

Софи чувствовала себя подавленной. Впервые на нее навалился приступ клаустрофобии. Потолок показался ниже, стены ближе, помещения за ними гораздо тише, словно группу бросили, заточили на такой глубине под землей. «Я в два счета могу рвануть отсюда, как леди Брейсли», — подумала девушка.

Грант повторил свое предложение: другие могут побродить здесь, а сам он на десять минут останется в митреуме на тот случай, если кто-то предпочтет присоединиться к нему до возвращения в верхний мир. Он напомнил им о боковых выходах и выходе в конце, которые ведут и в круговой коридор, и в инсулу.

Кеннет Дорн сказал, что он пойдет наверх взглянуть на тетку. Он казался еще более расслабленным и то и дело смеялся без видимой причины.

— Вы восхити-и-ительно читали, — пропел он Гранту, улыбаясь во весь рот. — Обожаю вашего Саймона. — Развязно рассмеялся и удалился через главный вход.

Майор Свит заявил, что осмотрится тут еще немного и присоединится к ним наверху.

— Я недоволен Мейлером, — заявил он. — Возмутительное поведение. — Затем уставился на Софи и предположил: — Не собираетесь ли тут прогуляться?

— Я, наверное, побуду на месте, — ответила она. Ей совсем не улыбалось бродить в сумрачном святилище Митры с майором.

Аллейн сказал, что тоже сам вернется, а Ван дер Вегели, фотографировавшие друг друга на фоне алтаря-жертвенника, решили примкнуть к нему, и он, подумала Софи, не очень-то этому обрадовался.

Майор Свит вышел через одну из боковых дверей. Аллейн исчез в проходе, позади бога, с энтузиазмом преследуемый Ван дер Вегелями. Где-то вдалеке послышались их восклицания. Потом голоса их замерли, и не осталось других звуков, представилось Софи, кроме холодного бормотания подземного потока.

— Идите сядьте, — предложил Грант.

Софи села рядом с ним на каменную скамью.

— Вы немного подавлены? — спросил он.

— Пожалуй.

— Отвести вас наверх? Оставаться необязательно. Эта компания сама о себе прекрасно позаботится. Ответьте же.

— Вы очень любезны, — чопорно проговорила Софи, — но, спасибо, нет. Я не настолько расстроена. Разве что…

— Да?

— У меня есть теория насчет стен.

— Стен?

— Поверхностей. Любых поверхностей.

— Объясните.

— Вы будете глубоко разочарованы.

— Откуда вы знаете? Попытайтесь.

— Мне кажется, что поверхности — деревянные, каменные, матерчатые, любые — могут обладать некой физической чувствительностью, о которой мы не знаем. Что-то вроде покрытия на фотопленке. И таким образом сохранять впечатления о событиях, свидетелями которых стали. А в организме некоторых людей мог бы быть какой-то элемент — химического, электронного или какого-то другого порядка, — который откликался бы на это и сознавал это.

— Как будто все другие люди дальтоники, и только эти различают красный цвет?

— Именно.

— Это очень удачно решает проблему привидений, да?