Однажды в Париже - [39]

— Вы вернулись в Париж специально из-за этого вечера. Не заставляйте их ждать. Ваш Моби здесь всего на одну ночь. А я еще буду здесь десять или двадцать лет. Моя дверь всегда открыта для вас.

Тома не сделал никаких комментариев. Он только спросил меня, не хочу ли я взять с собой немного макарон с зернами какао. Это был его личный рецепт. Я не отказался и поцеловал мальчика. Он не захотел пойти на вечер Моби. Тома не любил праздники, где все присутствующие были ему незнакомы. А его мать объявила, что она еще подумает, присоединится ли она ко мне или нет. Прежде чем закрыть за мной дверь, Аньес сказала ледяным тоном:

— Такая грубость с твоей стороны! У моей матери! Ты мне за это заплатишь!

Глава 8

Эдуар Бреда.

Итак, я был там в тот вечер, когда разыгралась эта драма. Должен ли я писать «драма» в кавычках? Или следует говорить о махинации, насилии, несчастном случае?.. У меня есть свои мысли на этот счет, но это не убежденность. Одно точно: я присутствовал при начале того, что пресса назвала «делом Фэйрфилда». И не без причин: надеясь наконец вновь увидеть Аньес, я пообещал Коко прийти на вечер, который устраивался в клубе «Глоб» в честь Моби. Нужно было, чтобы я был влюблен, для того чтобы смириться с неизбежностью встречи даже ночью со знаменитостями и с журналистами! Все время произносящие монологи перед своими приятелями, своим пупком, своим зеркалом, своим наркодилером и своим агентом, первые навевают на меня смертельную скуку. Что касается вторых, то, хотя я и принадлежу к их числу, в этот вечер они меня крайне раздражали. После обеда один из наших известных «великих репортеров» показал мне эксклюзивное интервью и фотографии, снятые в кругу семьи Оскара Темару, вновь избранного президента Французской Полинезии. На протяжении ряда лет та же самая медуза, присосавшаяся к людям власти, предлагала нам репортажи и интервью с Гастоном Флоссом, предыдущим «королем» тех же островов. Нулевой уровень журналистики: он лизал тому сапоги. Но поскольку на фотографиях всегда были запечатлены сказочные по красоте места, мы эти снимки иногда пропускали в печать. И вот, только покровителя писаки устранили, он начинает новые виляния перед его преемником и расспрашивает его с той же угодливостью, стремясь поддерживать хорошие отношения с тем, кто отныне держит в своих руках ключи от лагуны и от фаре, где этот голубок ворковал задаром, — не говоря уже о молодых таитянках, каждый бокал шампанского, выпитый которыми, проходил у меня перед глазами в виде счета за его расходы. Его номер конъюнктурщика, превозносящего свою сенсацию, меня просто вывел из себя, но я ничего не сказал. Зачем? Я ненавижу неподкупных еще больше, чем коррумпированных. Это ужасно: мне 46 лет, а я клеймлю позором всех на свете. Хуже того: я срываю свою злость за собственную низость на других. В следующий час я заставил за все заплатить бедного Мориса Бежара, который попал под руку, как балерина в суп. Статья, где отдавалось должное его деятельности, открывала раздел культуры, и в ней его превозносили как великого мэтра французского балета. Обозленный, воспользовавшись тем, что мэтр все никак не уходит на покой, я назвал эту ретроспективу «Выметайся, великий мэтр». В тот момент это хамство примирило меня с самим собой. Я находил самого себя весьма забавным. И могущественным: пресса остается оружием. Результат: в такси, которое отвозило меня на вечер, сгорая от стыда, я искал новый заголовок. Это просто: я презираю самого себя. Пресса внушала мне отвращение, и со всеми мне было скучно. Если я хотел хорошо выглядеть перед Аньес, мне следовало прежде выпить пару стаканов виски.

Целая толпа стояла на авеню Виктория перед входом в «Глоб», новым модным местом, в подвалах Шатле. В моем костюме и в галстуке у меня был вид как у ряженого. Должно быть, у меня единственного волосы не были подстрижены ежиком и закреплены гелем. Когда я нашел вход для гостей, тридцать человек наблюдали, как я поднимаюсь по дорожке, с потрясенным видом человека, лишившегося ноги, который видит, как «скорая помощь» в первую очередь забирает кого-то с вывихом. Я уже не говорю о горилле-охраннике, который потребовал у меня пропуск: он рассматривал меня разгневанным взглядом, как будто бы я собирался внести в его клуб вирус птичьего гриппа H5N1. Следовало оглядеться. Помещение было похоже на зал отлета пассажиров в аэропорту, огромных размеров, обшитый красным деревом, своего рода Букингемский дворец, переделанный Евродиснеем для «Эйр Франс». Пока я пытался определить, что к чему, донеслись крики с улицы: приветствовали красивую блондинку, мне неизвестную, которая, спрятавшись за черными очками, поднималась по красному ковру. Ее лицо ничего мне не говорило, и когда я спросил у одной из служащих в униформе, как блондинку зовут, она явно приняла меня за бедного работягу, который совсем недавно вылез из своего баркаса.

— Но это же Кики Хайятт. — Брови служащей поползли вверх.

— Она певица или актриса?

— Нет! Вы что, шутите?! Это наследница отелей «Хайятт». Ее профессия — «наследница». И это гениальная наследница. Все ее обожают.