Однажды в Бишкеке - [30]
Часть третья
Праздник свободы
Ну, не Новый год, конечно, и не день рождения, а все-таки праздник. И если в городских условиях еще можно было от него увильнуть, уйти, сбежать, смыться в свою виртуальную реальность с книгой или женщиной, или (хоть это и не интеллигентно) окунуться с головой в плюрализм кабельного телевидения, то в таком заведении, как армия, быть свободным от общества и его праздников не представляется возможным.
Кто это там, в замацанном берете, с послом арабским говорит?
Это я, Мартын Задека-Зильбер, переводчик и вазир-мухтар. Это меня отрядили на мирные переговоры с палестинской стороной.
Я оставил оружие в гарнизоне, обогнул бетонный куб махсома и зашагал, энергично размахивая рукой, в сторону блокпоста палестинской полиции. Навстречу мне двинулся усатый полицейский. Мы сошлись посередине нейтральной зоны, пожали руки. Я объяснил на ломаном арабском, что у нас, мол, сабантуй и мы на два часа закрываем лавочку. «Фи-ид!» — заулыбался полицейский. И закивал головой в знак понимания. У нас фундаментализм, у них фундаментализм, нам ли не понять друг друга? Я повернулся, чтобы идти. Палестинский коллега поднапрягся и произнес на иврите: «хаг сам’эах!» — «с праздничком!»
Каждому бойцу выдали индивидуальный праздничный набор, состоящий из новенькой пасхальной посуды, коробки с фаршированным карпом и изданной армейским раввинатом агады[49], живо напомнившей мне своими рисунками учебник истории за пятый класс советской школы, в котором рассказывалось про Древний Египет. Охваченный редким чувством плеча, я охотно принял участие в нарезке салатов и сервировке стола, который мы вынесли на улицу.
Под открытым левантийским небом мы вкушали праздничную трапезу, запивая ее сладким вином, и пели песни. Мы вознесли Господу хвалу за то, что Он вывел нас из египетского плена. Смиренно мы пропели Ему, что, даже если бы Он только перебил египетских младенцев, но не передал нам их состояния, нам и этого было бы достаточно. Офицер Цахи виртуозно барабанил на арабском тамбурине, приобретенном гарнизонным дурачком Игалем у палестинских рабочих. Кико отдал мне свою порцию фаршированного карпа, потому что он его не любит. Подъехал командирский джип, из него вылез Зах в окружении своих шестерок. Сердце мое рухнуло в мошонку.
Народ начал суетливо тесниться, выделяя ротному местечко, но Зах, сияющий как тульский пряник, сказал, что он только на минутку; взял с блюда кусок мацы и, жуя на ходу, обошел вокруг весь стол, чтобы каждого похлопать по плечу. Дойдя до меня, он наклонился и тихо произнес: «Завтра, Зильбер, завтра. Я не забыл. Готовься».
В живот и в голову ударила волна брезгливой ярости. Этот чуждый козел без понятия вдруг держит меня, словно букашку, под своей лапой?! Я готов был перевернуть стол, заехать Заху по морде или трахнуть его по башке бутылкой с пейсеховкой.
Опустив голову, я сдержался. Злость понемногу отступила. И малознакомое мне до сих пор чувство покоя стало занимать ее место. Я почти физически ощущал, как покой вливается в заправочный бак моей души, наполняет его доверху и вот уже начинает переливаться через край. У меня закружилась голова, как перед приступом. В мгновенном ярчайшем всполохе все вдруг нашло свое объяснение. Только на этот раз я не грохнулся в обморок.
Спокойно и с достоинством я доел халявную порцию карпа, допел вместе со всеми песню о том, что жизнь — это очень узкий мост, очень узкий мост, и по-английски покинул праздник.
Палатка следопытов стояла на отшибе. Бедуины лежали вокруг костра, протянув к огню босые ноги. Я позвал Мухаммеда. Мы отошли в сторону, и я объяснил ему суть дела. Не задавая лишних вопросов, Мухаммед нацарапал на оборотной стороне моей визитки («Мартын Зильбер, все виды переводов») несколько арабских слов. Мы обнялись.
В принципе, дел у меня больше никаких не оставалось. Только вот с тобой мы не договорили, любовь моя! А знаешь что? Я все тебе напишу. Время еще есть.
…Я дописал послание и курил, лежа на раскладушке. Праздник между тем был в самом разгаре.
Мои друзья уже закончили пить сладкое вино и перешли на бренди, разливая его под столом с неуловимой для израильского глаза сноровкой. Кроме того, под шумок праздника они перешли с иврита на родную речь. Музей русской жизни вновь развернул свою скатерть-самобранку. В нашем сегодняшнем репертуаре живая самобытная дискуссия: «Кто такой Бог: диджей или клипмейкер?»
Но сегодня не я дежурю в музее. Не моя смена.
Я курю, лежа на раскладушке. Я думаю.
Будь я богат, ни за что не стал бы писать роман. Я бы лучше нанял психоаналитика. Валялся бы себе на кушетке с чашечкой кофе и кальяном и гнал телегу за телегой, не утруждаясь тем, чтобы фильтровать базар. Но мне повезло: я беден. Бедность привела меня в дворницкую. Она же сделала из меня сочинителя.
