Однажды темной зимней ночью… - [68]

Но столь же ясно я понимала и помнила, что увидела, что услышала и что обоняла. Пускай это непредставимо, но для меня факт оставался фактом: ведьма Брайт приходила за моей дочерью, и я единственная со своими слабыми силенками помешала ей. Меня против моей воли втянули в сражение за душу моей дочери. Я посмотрела на мою спящую в колыбельке малышку, насытившуюся молоком, и в сотый, наверное, раз поклялась ей, что рядом со мной она в полной безопасности. И речи никакой не может идти, чтобы нас разлучили.

Вот я и дала Ричарду самое правдоподобное объяснение, какое только смогла придумать. Сказала, что проснулась, одурманенная лауданумом, и, плохо понимая, что делаю, попыталась открыть окно, но споткнулась о портьеры и, падая, уперлась руками в стекло.

Миссис Ноукс сгребла рассыпанные по всему полу осколки, от их мерзкого звяканья по дереву у меня разболелись зубы, а Ноукс заколотил пустой оконный проем толстыми досками. Поначалу речь зашла о том, чтобы переселить нас в другую комнату, но они сочли, что это лишь сильнее расстроит мою психику. А теперь мой милый Ричард с пеной у рта настаивал, что нас нельзя разлучать и что хватит травить меня лауданумом. Что тоже было мне на руку. Ничего, если надо, я стерплю боль, тем более что мне требовалось призвать все мои умственные способности, если ведьма Брайт снова вздумает явиться к моему окну.

Доктора Хармана с позором услали прочь, но миссис Ноукс и сам Ричард решили между собой, что необходимо оставить меня взаперти. Ричард позволил, чтобы мне дали еще одну газовую лампу, и согласился принести мне бумагу и ручку, когда я пожаловалась на скуку. Так что теперь я могла описывать все происходящее в наиболее ясных и точных выражениях.

Единственное послабление, которого я не сообразила потребовать, – это чтобы они не запирали дверь. Но я еще не отошла от пережитого ужаса и слабо соображала. Я еще верила, что замок не хуже прочего защищает нас от поползновений ведьмы Брайт. Сейчас-то я понимаю, что в этом и заключалась моя фатальная ошибка. Что нет от зла другой защиты, кроме добра. И что один только Господь Бог способен противостоять козням дьявола.

День седьмой.

Я решила, что не дам себе засыпать, причиняя боль. Я отыскала в простынях шпильку, которую раньше уронила, и, извернувшись, пристроила себе на поясницу: если начну засыпать и откинусь на подушки, она уколет и разбудит меня. Обеим лампам я до отказа добавила света, а к звонку и вовсе не прибегала, решив, что лучше уж доставлю себе маленькие неудобства, кормя малышку и пользуясь ночной вазой, чем позволю миссис Ноукс отпереть дверь.

Не знаю, случалось ли вам бодрствовать день и ночь напролет без сна, но, уверяю вас, это почти столь же невыносимо, как пытка. Вскоре голова моя уже пылала, как в лихорадке, моча выходила из меня струей горячей, как кипяток, жгучей и кровавой. Я нашла в комоде старые выдохшиеся нюхательные соли и вдыхала их так усердно, что у меня носом пошла кровь и испятнала повязки на руках, так что миссис Ноукс, когда в очередной раз принесла мне бульон, решила, что раны на моих руках снова закровоточили, и поменяла бинты на свежие. Теперь я постигала, что женщина – это создание, обреченное вечно истекать кровью, начиная с ежемесячных наказаний и заканчивая рождением детей и так далее, без конца и без края. Моя айя что-то такое говорила мне, но до сих пор у меня не было причин верить ей.

В то же время столкновение с ведьмой Брайт в каком-то отношении укрепило меня. Я уже один раз взяла над ней верх. Сейчас шел седьмой день моего заточения, и если я смогу продержаться без сна еще всего пару дней, то мы с моей малышкой пройдем в церкви обряд крещения и будем спасены и неуязвимы.

Конечно, не так-то легко заставить себя не спать. Особенно когда ослабела от потери крови, сидишь на одном тощем бульоне и в темноте – от этого чахнешь, как цветок без полива. Из-за чего я и прибегла к булавке на пояснице и к нюхательным солям, призвала всю свою решимость и знания, чтобы описывать все происходящее, напоминая себе, что это не страшный сон, а моя собственная жуткая реальность.

День восьмой.

Было около шести вечера, и Ричард сообщил мне через запертую дверь, что они с мистером Ноуксом отправляются в церковь, потому что и так уже пропустили несколько служб рождественского поста. Я снова спросила, нельзя ли мне пойти с ними, но Ричард ответил, что об этом не может быть и речи, а миссис Ноукс, если мне что понадобится, внизу на кухне. Я слегка откинулась на подушку, заставляя булавку уколоть меня, и самым твердым, на какой была способна, голосом уверила его, что со мной все будет хорошо. Наша доченька рассматривала пляшущие на потолке тени от лампы, а я смотрела на нее, на влажные отблески в ее глазках, на ее длинные ресницы. И вдруг обе лампы погасли.

Так как стоял темный зимний вечер, дверь была заперта, а окно заколочено досками, в комнате настала кромешная тьма. Моя дочка захныкала, я потянулась к ней, с облегчением нашла в темноте ее гладкую щечку, почувствовала аромат лаванды от ее пеленок. Я подняла ее одной рукой и, уложив себе на живот, тихонько укачивала, пока другой рукой шарила в поисках лампы.