Однажды темной зимней ночью… - [61]

По этой же, вероятно, причине буйную красу естественного природного пейзажа позади дома предпочитают не замечать в угоду Ноуксу с его дисциплинированными клумбами. Сама эта земля Блейкам не принадлежит, хотя они предпринимали множество попыток выкупить ее. Владельцем земли числится вдовый фермер Брайт, причем он упорно не возделывает и не продает ее. Владение землей Брайтами восходит еще к «Книге Судного дня»[29]. Впрочем, здесь не место распространяться о Брайтах. Главное, о чем я сейчас веду речь, – это комната и привлекающий меня вид из ее окна, а также мои настояния, что ее стены непременно следует перекрасить в карминово-красный цвет.

Доктор Харман с первой же минуты резко возражал против моей прихоти. Его догмы говорили ему, что комната роженицы должна быть белой или хотя бы оттенка поспокойнее: голубенькой, как талая вода, или бледно-зеленой, цвета мха. Но я стояла на своем: она должна быть красной, – я так и заявила Ричарду, мотивируя тем, что в Бомбее у моей матушки родильная комната была именно этого цвета, когда она рожала меня. Я очень горевала, когда матушка меньше двух лет тому назад умерла, и теперь мне казалось важным, чтобы частичка ее тем или иным образом присутствовала подле меня. Ричард поцеловал меня в лоб, как он один умеет, разом смягчая меня, и только пожелал узнать, предпочитаю ли я красный, как у нас в библиотеке, или карминный. Я назвала последний, потому что само слово «карминный» нежнее перекатывалось у меня на губах, чем грубое «красный», и вызывало в памяти восковой цилиндрик моей любимой губной помады.

Огромный бак такой краски нам прислали из далекого портового города Гулля. Сам пигмент получают из крылышек какой-то мошкары и привозят вовсе не из Индии, а из Перу и уже в доках смешивают с кислотой. Когда мальчишка-слуга откинул крышку бака, Ричард снова спросил меня, уверена ли я в своем выборе.

По правде говоря, совсем даже нет. Цвет не имел ничего общего с тем, как описывала его матушка, – тот был согревающий, глубокий и пряный, он придавал сил, как если отпить настой кардамона. Но миссис Ноукс околачивалась поблизости, на ее блеклой физиономии явно читалось тайное неодобрение, и в пику ей мне пришлось изобразить довольную улыбку и заявить, что да, я уверена.

Под придирчивым взглядом миссис Ноукс я вообще была склонна многие вещи делать навыворот. Первые пять месяцев совершенно вымотали меня: щиколотки мои отекали, а корсеты, как казалось, назло мне съеживались, когда я надевала их, но я не позволяла ей заметить, как неудержимо меня клонит в сон, сколько неудобств доставляет мне мое состояние. То было своего рода соревнование, потому что она относилась к женщинам того сорта, что не выносят ажитации и суматохи, а я, наоборот, все это только приветствовала. Но я по своей глупости гордилась этим своим свойством и желала произвести на нее впечатление. С чего бы? Экономка, с длинным лицом, плоским и тупоносым, как лопатка каменщика или морда терьера. Если бы мне так не хотелось кричать от отчаяния, я бы при мысли о ее физиономии рассмеялась.

Ведь я должна была сказать «нет» еще в тот день, когда передо мной откинули крышку бака и показали привезенную красную краску, намешанную не иначе как по дьявольскому наущению. Показали мне цвет, который сразу навел меня на мысли о крови, ранах и разверстых свиных тушах. Но я подумала тогда, что все будет хорошо и у меня, по крайней мере, будет вид из окна. Даже когда принесли новые бархатные портьеры глубокого пурпурного цвета, еще тяжелее прежних зеленых, я не понимала, честное слово, не понимала, что меня ждет. Не понимала, и когда устанавливали звонок, соединенный с колокольчиком в кухне, и даже когда в дубовую дверь вставляли замок, латунный, толще моего большого пальца; а запиравший его ключ, массивный, причудливой формы, бывший в единственном экземпляре, появился на кольце, которое носила на своем тощем запястье миссис Ноукс. Всякий сколько-нибудь смыслящий в подобных вещах легко поймет, почему мне так претит делиться подробностями родов, вернее, тем, что я могу вспомнить о них. Однако уверена, что обстоятельства, в коих они начались, имеют немаловажное значение.

В здешних местах бытует традиция посещать церковь в каждый из последних дней рождественского поста. И столь же традиционны в здешних местах снегопады, которые идут большую часть зимы. Конечно, я слышала о снеге и даже видела его на открытках, которые отец присылал нам из миссии в Ладакхе: белейшие шапки гор, огромные, как облака. Но, согласитесь, одно дело – знать, что такое снег, и совсем другое – получить непосредственные впечатления о нем. Видеть, как белая пелена за одну ночь накрывает собой весь свет божий, испытывать, как в него проваливаются ноги, как он набивается в ботинки, как через чулки кусает холодом ноги. И слушать эту игру звуков, когда его швыряет в окно, точно кошка, играющая с мышью, и этот пугающий хруст у тебя под ногами.

Я уже и так ходила, переваливаясь как утка, живот мой стал столь огромен, что не обхватить руками, он мешал мне спать по ночам, да и днем доставлял одни неудобства. Но такая уж здесь традиция: ходить за милю в церковь, какая бы погода ни стояла на дворе, – сообщила мне миссис Ноукс, а мне как почти что новой миссис Блейк сам бог велел этой традиции следовать.