Однажды темной зимней ночью… - [55]

Мюррей лишь оглянулся и снова вернулся к супу, который подогревал на плите.

– Ему еще повезло, что я вовремя заметил его велосипед, – сказал Мюррей. – Иначе наехал бы прямиком на него.

Хелен оторвала еще один клок ваты и опустила в миску с водой у себя на коленях.

– Как думаешь, кто-нибудь у Барликорна знает, кто он такой? – спросила она.

– Уж будь уверена, там его наверняка знают, – отозвался Мюррей. – Другой вопрос, есть до него кому-нибудь какое-то дело.

– И как это ему позволили так набраться?

– Разве это их забота – указывать ему, сколько пить и когда остановиться?

– Да знаю, но ты только посмотри, Мюррей, в каком он состоянии. Ежу понятно, что у него и гроша-то за душой нет, не говоря уже о выпивке. Чертовски безнравственно брать с такого деньги.

Она выбросила клок окровавленной ваты в мусорную корзину и подняла бессильно мотнувшуюся голову Джо.

– Придется тебе его поддержать, – попросила Хелен, и Мюррей подошел, чтобы держать голову Джо, которого теперь била дрожь. – Смотри-ка, бедолага до сих пор не отогрелся, – озабоченно сказала она, взяла со спинки стула у печки покрывало и развернула его.

Правда, в развернутом виде оно оказалось куда больших размеров и не покрывалом, а скатертью, белой и свежевыглаженной, которая легла на кухонный стол, и Хелен принялась ее разглаживать.

К тому же вечер каким-то непостижимым образом превратился в ясное утро. Кухню заливал яркий свет зимнего солнца. На подоконнике стоял горшочек с подснежниками.

В кухню вошел Джо в теплом пальто, раскрасневшийся с мороза, да так и стоял в нерешительности, пока Хелен не заметила и не окликнула его.

– Не переживай, мы не станем надолго удерживать тебя здесь, – сказала она и пододвинула ему стул. Он стащил рабочие рукавицы, аккуратно сложил их на коленях и потрепал загривок добермана, который подошел обнюхать его ноги. Причем вид у Джо был куда здоровее, чем я когда-либо у него видел, и лицо расплывалось в улыбке, какой я никогда за ним не замечал. В его облике совершилась еще какая-то перемена, ускользавшая от меня, и только через несколько мгновений я догадался, в чем она. У Джо не было шрамов.

– Мы готовы, – сказала Хелен. Она встала за спиной сидящего Джо и закрыла ему глаза ладонями, чтобы тот не увидел, что в кухню, изо всех сил стараясь не шуметь, прокрался Мюррей и осторожно поставил на стол бисквитный пирог, на котором глазурью было выведено «Месяц ни капли».

Сюрприз удался, и я вижу, как Джо отвечает на рукопожатие Мюррея, подставляет Хелен щеку для поцелуя, потом задувает свечку, и кухня погружается в темноту. Тяжелую от пыли, не продохнуть какую душную, внезапно заполнившуюся дикими визгливыми звуками, и, когда шум затихает, а пыль оседает, я вижу, что теперь нахожусь в мастерской.

Не подумайте, что я перепутал сон с явью. В этих сценах не было ничего фантасмагорического, что указывало бы на сновидение. Скорее, кто-то свыше посылал мне эти видения, не оставив иного выбора, кроме как смотреть их.

Не помню, чтобы я напугался – страх пришел позже, – скорее, оцепенел. На меня напало нечто вроде столбняка. Не знаю, как еще назвать это состояние. Самое близкое, с чем это можно сравнить, – это когда человек просыпается, все еще находясь под действием анестезии: он в ясном сознании, но не может пошевелиться и лишь безмолвно и безучастно наблюдает за событиями.

Я наблюдал, как Джо и Мюррей с двух сторон подхватывают только что отпиленную доску и переносят в тачку, где уже сложены другие сосновые доски. Диск циркулярной пилы остановлен, с него поднимается легкий дымок. Мюррей пошире открывает двери мастерской и спускает с лица маску, чтобы закурить сигарету. Деревья снаружи все в капельках дождя и переливаются в солнечном свете. Я каким-то образом понимаю, что на дворе середина весны, погожей, яркой, промытой дождями. Появляется доберман, шерсть прилизанная, точно у выдры; он шумно отряхивается и присоединяется к Мюррею с Джо, которые разворачивают тяжелую тачку, чтобы катить ее к фургону.

Когда они заканчивают, в мастерскую залетают маленькие птички и рассаживаются, кто на недочиненную мебель, а кто на зубья циркулярной пилы.

Потом прилетают и рассаживаются еще птицы, зяблики и славки, превращая мастерскую в птичий вольер, пока стайка стрижей не прочиркивает поперек проем широко открытых дверей, и тогда, точно повинуясь команде, птички дружно вспархивают и вылетают из мастерской.

Я следую за ними – хотя нет, меня увлекают – из мастерской в догорающие вечерние сумерки позднего лета. В закатном свете резвятся стрижи, стремительно скользят над самым пустырем перед домом, едва не касаясь брюшками роскошно густой, точно мех, травы, гребешков и канавок застарелых колей от фургона, а сверху их накрывают длинные тени от тисов. Затем, сытые и довольные, стрижи облепляют съезжающий с дороги к дому фургон, почти скрывая его под собой.

Фургоном управляет Джо, по пояс голый, расслабленный, локоть вальяжно выставлен в открытое окно. На дворе он одной рукой выворачивает рулевое колесо и задком подгоняет фургон к мастерской, где Мюррей подметает с пола опилки.

Месяцы здорового труда, трезвости и доброго обхождения сильно изменили Джо к лучшему. Когда он выпрыгивает из фургона, видно, как он подтянут и загорел. И оказывается, он намного моложе, чем я думал.