Однажды ночью в августе - [25]

– Не хочешь послушать концерт сегодня вечером? – предложил Яннис. – Одна из легенд ребетики[9] должна выступать в соседней таверне.

– Тогда увидимся позже, – кивнул Манолис.

Они дошли до конца улицы и расстались.

Манолис отсчитал из жалованья плату за недельное проживание и сунул деньги Агати под дверь. Затем отправился под душ. Его волосы были настолько грязными, что стояли торчком. И чтобы смыть с них пыль и грязь, Манолис стоял под потоком воды более двадцати минут, как он делал каждый вечер в течение рабочей недели. Он безучастно следил за тем, как грязь с его волос и тела медленно стекает в сливное отверстие. После этого он поднял голову и подставил свои глаза и нос под струи воды. Только так можно было избавиться от скопившихся в них мельчайших частиц краски. Вымывшись с мылом несколько раз, Манолис вытерся и вышел из ванной.

Теперь надо было побриться. В ванной имелось только маленькое треснувшее зеркало над раковиной. Поскольку в комнате царил полумрак, Манолис не сразу заметил, что порезался. Кровавый след тянулся по его подбородку и шее прямо к сердцу. Это зрелище всколыхнуло в памяти образ той, кого он никак не мог забыть. Анна… Он старался не думать о ее ране, предпочитая помнить лишь совершенную красоту любимой, но порой гадал, куда именно попала пуля. Перед тем как пойти на концерт, Манолису удалось немного поспать.

Пареа Янниса состояла в основном из приезжих, нашедших работу в Пирее. Манолис уже был знаком с Димитрисом, Арисом, Михалисом, Петросом, Тасосом, Ставросом и Мильтосом – они работали вместе, но впервые он смог хорошенько рассмотреть их лица. Несомненно, каждому из них было что рассказать, но Манолис не стал их ни о чем расспрашивать, потому что не хотел, чтобы они расспрашивали его.

Мужчины ели, пили и подпевали неутомимым музыкантам, слаженно игравшим на своих бузуки. В таверне было очень шумно, а потому разговор особо не клеился. Дело шло к ночи, и гвалт лишь усиливался по мере того, как один певец сменял другого.

На другом конце зала за столиком сидела компания девушек. Иногда какая-нибудь из них подходила к мужчинам, и товарищи Манолиса перекидывались с ней парой фраз. Женщины в Пирее сильно отличались от критянок: они одевались более ярко и вызывающе, стриглись коротко, красили ногти в алый цвет и носили броскую бижутерию. Они предпочитали короткие платья без рукава, с глубоким декольте, туфли на шпильке.

И хотя Ираклион и Пирей разделяло немногим более трехсот километров, консервативный Крит казался теперь Манолису таким же далеким, как Луна. Женщины в Пирее напоминали жительниц Парижа или Мадрида, причем по сравнению с последними местные красотки были еще более свободными и раскрепощенными. Однако, если кто-то из них пытался завязать беседу, Манолис слегка кивал, что значило «нет», и девушка тут же оставляла попытки вовлечь его в разговор. Ни одна из них Манолиса не привлекала. Он сейчас вообще не искал женской компании. Мысли Манолиса занимала только одна женщина. Анна.

Под конец вечера, как это часто бывало в Пирее, Манолис внезапно уловил вступительные аккорды зейбекико и почувствовал, как внутри его что-то шевельнулось. Эта песня, казалось, была написана специально для него и заставляла сердце биться чаще. Словно зачарованный музыкой, Манолис поднялся со своего места.

Тебя хочу обнять – рука встречает пустоту.

В моих тяжелых темных снах

Реальней ты, чем наяву…[10]

Мужчины немедленно убрали заставленные стаканами столы с его пути, чтобы освободить место для танца. После нескольких графинов узо горе по-прежнему висело тяжелым камнем на груди Манолиса. Расставив руки в стороны, словно птица, он начал медленно двигаться в такт музыке. По традиции, известной каждому, все движения в этом танце были очень личными. Этот танец мог исполняться только мужчиной, причем мужчиной, которому нужно было выразить свое горе.

Музыканты продолжали отбивать мрачноватый ритм, а Манолис продолжал вращаться, словно находился в состоянии транса: его зрачки были расфокусированы, глаза словно остекленели. Кто-то из зрителей бросил к его ногам тарелку, а какая-то девушка вынула из волос цветок и также кинула на пол. Манолис не заметил ни того ни другого. Яннис, Димитрис и еще несколько человек опустились на колени и принялись хлопать в ладоши в такт характерному ритму 9/8.

В наряде белом, как в лучах

Рассвета… Мне поутру

Сложнее с каждым разом умирать.

Танец помог Манолису раскрыть самые темные уголки своей души. Движения были сдержанными, напряженными, контролируемыми, и все же они открывали путь к его сердцу для всех, кто смотрел на него и хотел его понять. Все взгляды были прикованы к Манолису. Никто не желал, чтобы танец заканчивался. Продолжая выделывать незамысловатые па, в какой-то момент Манолис наклонился вперед, а потом откинулся назад и словно завис над землей. Вид этого высокого и поразительно красивого человека, исполняющего почти акробатические трюки, привлек внимание всех присутствующих.

В каждом своем движении Манолис пытался выразить всю горечь и боль, которые испытывал: за любимую женщину, чья смерть была столь трагической, за своего несчастного кузена, томящегося в тюремной камере, за дядю и тетю, оплакивающих судьбу своего единственного сына, за Софию, потерявшую обоих родителей, за Гиоргоса, скорбящего по своей старшей дочери, и за Марию, лишившуюся сестры.