Одна сатана - [3]

* * *

На следующей неделе два раза подряд мальчик приходил в парикмахерскую, два раза подряд он покидал ее вместе с мсье Дюброем и два раза подряд Жинет, незамеченной, шла за ними в кино, где показывали фильмы, смаковавшие разнузданность плотской любви. Она убеждалась, что сидели они всегда одинаково: мальчик — впереди, мужчина — сзади. Вконец озадаченная, она уходила раньше, чем вспыхивал свет. На третий раз что-то испортилось в проекторе, и лампы зажглись посреди сеанса. Мсье Дюброй внезапно обернулся и чуть ли не рядом увидел свою маникюршу. Ей показалось, что она умрет со стыда. Не вообразит ли он, что она шпионит за ним или, того хуже, что она тоже охотница до таких скабрезных картин? Свет снова погас — она чуть не бегом бросилась вон.

Два дня Жинет с беспокойством ждала прихода своего клиента. Когда он снова предстал пред ней — любезный взгляд и отросшие ногти, — она успокоилась. Он спросил, как она нашла фильм.

— Довольно смелый, — ответила она и опустила веки.

И вдруг, собрав всю свою отвагу, обратилась к нему с вопросом, который не давал ей покоя:

— Этот мальчик, мсье… ваш сын?

— Нет, — покачал он головой, — сын моего консьержа.

Жинет не поняла, удовлетворена ли она этим сообщением или разочарована.

— Это так любезно с вашей стороны водить его в кино, — выдавила она из себя.

— Любезно и удобно, — сказал он ей в тон с лучезарной улыбкой.

— Почему же… удобно?

— Как вы можете видеть, роста я небольшого. А мне слишком дороги мои удовольствия, чтобы позволить какому-нибудь верзиле заслонять экран. Вот я и беру место для мальчишки как раз перед собой. И тогда по крайней мере я уверен, что досмотрю фильм до конца в отличных условиях.

Такой эгоизм ее ошеломил. Этот человек был циником или не совсем в себе.

— Но вы подумали, что навязываете этому бедняжке зрелище совсем не для его возраста? — не без робости заметила она.

— Никогда не слишком рано учиться жизни.

— Жизнь не это…

— Ну нет, — возразил он, прищурившись и глядя ей пристально в глаза. — Это! Только это! И это так забавно, верьте мне!

Сбитая с толку, она склонилась над рукой мсье Дюброя, и пилочка ее замелькала с таким проворством, что железо только повизгивало в единоборстве с ногтем. Они долго молчали. Потом он спросил:

— Любите ли вы детей, мадемуазель?

— Да, — прошептала Жинет. И почувствовала, как слезы навертываются ей на глаза. Она продолжала работать как одержимая. Легкий запах горящего рогового вещества достигал ее ноздрей. Она боролась с охватившим ее чувством восторга и потому будто сквозь туман услышала низкий голос мсье Дюброя:

— Не хотите ли вы стать моей женой?

Она вздрогнула. Страх и радость горячей волной затопили ей сердце. Неспособная принять решение в эту минуту подлинного землетрясения, она пробормотала:

— Что вы такое говорите, мсье? Это невозможно!.. Нет! Нет!

Круглый, благодушный, мсье Дюброй, глядя на нее, улыбнулся глазами, губами, казалось, самой душой.

— Подумайте, — сказал он, вставая. — Я вернусь завтра.

В этот вечер он впервые не дал ей чаевых. Она всю ночь не сомкнула глаз, взвешивая все «за» и «против». После двадцати лет надежд на замужество имела ли она право отказаться от представившегося случая? Конечно, она не знала ничего о мсье Дюброе. Он немного беспокоил ее темным, может быть, нечистым, что она угадывала в нем. Но Жинет говорила себе, что у каждой женщины в крови призвание переустраивать этот мир к лучшему и что она сумеет опилить зазубринки в характере Дюброя, как она умела опилить его ногти. Назавтра с холодной решимостью парашютиста, бросающегося в бездну, она ему ответила: да.

* * *

Он предпочел бы гражданскую церемонию, самую простую, но Жинет, получившая религиозное воспитание, хотела только церковного обряда.

Сын консьержа был их шафером. Приглашенных было немного. Со стороны ее — кое-кто из парикмахерского салона, с его стороны — никого.

Во время службы вдруг гасли свечи, орган то и дело выходил из строя, на мальчиков-хористов ни с того ни с сего нападала неудержимая икота. Эти мелкие происшествия не помешали новобрачным принимать с сияющими лицами поздравления их друзей.

В тот же день они уезжали в свадебное путешествие. Мсье Дюброй отказался сказать Жинет, куда он ее отвезет. Она очутилась в роскошном отеле, в Венеции, толком не понимая, как туда попала. Окна комнаты выходили на Большой канал. На возвышении стояла кровать из золоченого дерева. В алебастровых вазах благоухали белые цветы. Восхищенная Жинет спрашивала себя, не видение ли это, навеянное одним из ее любимых романов. Она повернулась к мсье Дюброю и, полная признательности, протянула к нему руки. Со сладким замиранием она ждала, чтобы он обнял ее и отнес на брачное ложе, устланное леопардовыми шкурами. Но он оставался неподвижным, с безвольно опущенными руками, лицом сумрачным и полным грусти. Вдруг он попросил разрешения снять башмаки.

— Пожалуйста, друг мой, — сказала она.

Он разулся… Жинет увидела вместо ступней козлиные копыта. Ужаснувшись, она отвернулась, не проронив и слова.

* * *

Утром она проснулась — умиротворенная, чувствуя приятную истому в объятиях мсье Дюброя, одетого в пижаму из ярко-красного шелка. Быть женой дьявола — не так это страшно, как казалось ей накануне. Все цветы в комнате из белых стали красными. На кресле вместо маленького пеньюара, привезенного ею, красовался другой — превосходный, с золотистым кружевом. Распахнутые дверцы шкафов открывали взгляду, наверное, пятьдесят новых платьев, одно красивее другого. Вошел слуга в ливрее, толкая к кровати столик на колесиках, где в серебряных вазах дразнили аппетит фрукты и пирожные. Когда настала очередь апельсина, они были уже во Флоренции. Потом мсье Дюброй ударил в ладони, и они оказались в Пизе, Неаполе, Риме. Картины, которыми днем Жинет восхищалась в музеях, ночью появлялись в ее комнате. На заре они возвращались на свои законные места таким же таинственным образом.