Одна ночь - [23]

— Зайченко, Кириллюк! Приготовиться! — приказал майор двум сержантам, громоздившимся сзади, как бронированные сейфы с автоматами.

— Идем с нами, — сказал мне майор, — посмотришь. Тебе надо учиться нашей службе.

Дверь будки была распахнута. И внутри был беспорядок. На столе валялась фуражка с расколотым козырьком, и из-под нее растекалась клейкая лужа крови. Кровь была и на полу. Еще на столе, рядом с фуражкой лежал тяжелый молоток с раздвоенной бородкой для выдергивания гвоздей. А ударная часть молотка блестела, заляпанная свежей пурпурной краской.

— Ну вот! — вздохнул майор. — И так каждое дежурство. Скоро у нас весь личный состав иссякнет. А ведь каждый раз инструктируем весь наряд самым тщательным образом: орлы, бди в оба! Не спать! Сами знаете, чем пахнет сон на посту… Какое там! Только примет смену, плюхнется на стул, положит на стол буйную головушку… Тут и подкрадутся, и тюк молотком по башке. Пистолет себе, а труп с моста, рыбам на закусон… Еще и молоток оставят на столе для издевательства.

Майор сурово сдвинул медвежьи брови:

— Кириллюк, — приказал он мощному кубическому сержанту с маленькой круглой головой в каске, — принимай пост. Поспи вот только у меня! — погрозил он поросшим черной шерстью пальцем.

Мы поехали дальше.

— Куда теперь? — спросил саблеусый шофер.

— Гони на кладбище жертв революции! — приказал майор.

Улицы стали некрасивые, дома мрачные, однообразные.

Сворачивали несколько раз туда-сюда, потом долго катили по шоссе, справа тянулся чахлый лесок. Наконец, показалась стена, ограждающая кладбище, и запертые железные ворота.

— Ну-ка, Василий, подай им голос, — сказал майор.

Капитан вытянул свое лицо-рупор, покашлял, и сотряс воздух мощным металлическим голосом:

— Костюков, открывай ворота! Быстро!

Но с кладбища ответил только нечеловеческий вопль. Как будто там кого-то резали. Стало жутко.

— Опять, сволочи, собак мучают. Ну, я предупреждал, — сказал майор.

— Костюков! Сидоренко! Замурую! Насидитесь вы у меня в склепе! — надрывал свой рупор капитан.

Наконец ворота заскрежетали, раздвинулись. В проеме масляно улыбалась физиономия в пышной шапке рыжего меха, одно ухо торчало, загибаясь, с болтающейся тесемкой. На лбу блестела кокарда.

— Костюков, почему шапка не по форме? Так-так. Где ты собак держишь? А ну, веди в вольер.

— Но, товарищ майор, они же при патрулях, по кладбищу ходят. Где же их сейчас отыщешь?

— Помолчи! — угрюмо сказал майор. — Веди! Быстро!

Пройдя аллею уже безлиственных октябрьских деревьев, среди которых смутно белели по сторонам кресты и плиты, мы остановились у кирпичного строеньица с одиноким светящимся окном. Майор уже хотел толкнуть дверь, но резко повернулся, вглядываясь в сумрак.

— Это у тебя там что? — елейным голосом спросил майор.

Тут и я заметил висящие на суках продолговатые предметы. Мы подошли. Это оказались освежеванные туши. Еще капала с тихим стуком кровь. Рядом на сучьях мы обнаружили и сохнущие шкуры.

— Что же это такое? Я тебя спрашиваю? — зарычал майор. — Где псы? Где собачки? Отвечай! За месяц три партии собак сменили. Бандиты, говоришь, шалят? А? Костюков? Отвечай! Где псы? Что ты рот разинул, как могила!

— Что ж отвечать, товарищ майор. Сами видите, — произнес могильным голосом Костюков.

— Где остальной наряд?

— В сторожке.

— А ну пошли.

Мы очутились в грязном душном помещении. На столе валялся фонарик с треснутым стеклянным лицом. На стене висела старая серая, как из глины, шинель. Из-за стола, где на развернутой газете лежал хлеб и розовые ломтики сала, резко вскочили трое и, отдавая воинскую честь, приложили руки к пышным, как рыжие облака, шапкам собачьего меха с кокардами на лбу.

— Так. Все ясно, — металлически отчеканил майор. — Пора нам с этой живодерней кончать. Капитан! — обратился он к своему рупорообразному помощнику. — Расстрелять!..

— А теперь куда? — спросил шофер.

— А теперь и нам отдохнуть надо. Мы тоже не железные. Газуй в Управление.

Штат Управления занимал все этажи громадного бетонного небоскреба, у которого не было ни одного окна. А может быть, окна были забронированы, и поэтому их было не отличить от однообразия стены. На площади перед зданием роились в луче прожектора лозунги и транспаранты. Визжали женщины. Качались над головами буквы на кумачовом полотнище:

«Голосуйте за народного депутата Тищенко!»

Сам Тищенко, по-видимому, был тот угрюмый изможденный мужчина, который сидел на стуле, окруженный со всех сторон своими приверженцами.

— Что делает этот человек? Что им нужно? Чего они требуют? — спросил я майора.

— Этот человек голодает. В знак протеста. Голодает он тут, не двигаясь с места, вот уже седьмой день. А требуют они — чтобы их представителя, этого самого голодающего типа, пустили в Управление, в наши ряды, на должность: истинный представитель интересов народа. Что делать — кончится тем, что мы его туда пустим. Но это нам ничем не грозит. Правда, у нас есть уже такой «представитель». Но он их, видишь ли, не устраивает! Продался, говорят. А впрочем, я тебе по секрету, — и майор наклонился к моему уху, — этот голодающий — наш человек. Мы его в штатское переодели. Выполнит задание — капитана получит.