Одна на мосту - [94]

А судьба Левушки Гроссе? А Ваш Валерий Янковский? А замолкший Щеголев? А исчезнувший Вовка Померанцев — где он, что с ним, куда делся? Не знаю, что перевешивает; тут тоска по родине и свобода. А там сплошная родина и сколько свободы?.. Дорогая моя, как бы ни были Ваши друзья откровенны с Вами, всего они сказать Вам не могли. И даже не в силу страха и недоверия, а потому что многое просто страшно ворошить. Прошло, и лучше забыть…

Где же вы будете жить? В Марселе? Не завидую. А как насчет Канн? Там, говорят, очень дешево — как ни странно. Там живут двое моих знакомых. Один художник Латышев, сын нашего заамурского офицера, которого я знаю с детства. Другая — поэтесса Таубер, с которой меня познакомила письмами Можайская <…>[165].

Ларишон мой, Ваши стихи «На мосту» просто чудесны, и я совсем не понимаю, почему их нельзя печатать. Там нигде не говорится, что это уход из России <…>. Это Ваше самое лучшее стихотворение за все последнее время, и, по-моему, придавать ему политическое значение просто глупо. Вам это кажется, потому что оно вызвано поездкой в Россию. А Вы повремените и дайте в печать.

Насчет гонораров: с «Возрождения» сейчас взятки гладки, оно платить еще не может. А «Русская мысль» с деньгой, и Вы прямо можете сказать Шаховской, что деньги Вам нужны. Есть еще место для печатанья, но только прозы — «Новое русское слово». Редактор Вейнбаум[166] Вас знает — пошлите ему что-нибудь и скажите, что в отношении гонорара Вы согласны на общие условия. Он платит немного: по 7 долларов за статью и обычно пропускает каждого автора по две-три статьи в месяц — не больше. Но и то хлеб <…>.

Кстати, Вам что-нибудь говорит фамилия Кутэлэ дю Рошэ? Одна барышня из этой семьи, шанхайка, вышла замуж за американского лейтенанта и теперь адмиральша. Я такой барышни не знала, но мне кажется, что в Шанхае, на французской концессии, около авеню Эдуард Седьмой был ресторан и хозяйка его была мадам де Роше, русская и весьма боевая. Вы не помните? Не из этой ли семьи наша американская адмиральша?

Насчет того, что Вы ругнули Валерия нашего, я с Вами согласна. У него абсолютно нет журнального такта, а в своих суждениях он часто руководствуется личными симпатиями и антипатиями. С Терапиано он переборщил и теперь чуть ли не каждую неделю пишет на него по эпиграмме. Уже надоело их читать.

Но я рада, что Вы побывали у Зайцева — он милый, приятный старик, и что Вы познакомились с литературным Парижем. Давно бы пора. Молодец Можайская, что вытащила Вас.

Одоевцева мне предложила послать стихи для «Возрождения». Я их послала — две штуки, — но думаю, что она их не поместит. А то, что не печатают в «Возрождении» стихов Валерия — конечно свинство, мелкое сведение счетов. Недостойно поэтов, имеющих имена. Не восхищена я и тем, что «Возрождение» поместило рассказ Валерия… Валерий определенно не умеет писать рассказов, а в статье его тон неровный <…>. Я уже устала ругать его. Но жаль его ужасно — ему нелегко: родня его очень мало понимает в его поэтической работе, вот он и мечется.

Между прочим, когда Вы были в Москве, не слышали там Булата Окуджаву? Пластинок его нет, но есть звуковые записи, на ленту. Я один раз слышала – прелесть. Если найду, то пошлю то, что переписала <…>.

Целую Вас, мой Ларишон, желаю Вам счастливо переехать и хорошо устроиться <…> Ваша Мэри

31 января 1976. Вашингтон

Дорогой мой Ларишон,

Посылаю Вам вырезку о «Рубеже» — вероятно, Вам интересно будет прочесть это. Кстати, Вы знали этого Яворского? Я — нет. И что это — его имя или псевдоним?

А мне опять не повезло. На русское Рождество все так хорошо началось — была в церкви, оттуда Карина увезла меня к себе. Ужинала у нее и осталась ночевать, провела весь следующий день. Вечером за мной заехали другие знакомые, поехали в кино, смотрели фильм-оперу «Волшебная флейта». И тут опять чудесная моцартовская музыка, милые люди около. Но уезжая из кино — ложка дегтя в бочку меда, а попросту говоря — глупая нога в ледяную лужу. Промочила ногу и через 15 минут приехала домой больная. Впрочем, я болела и до того почти месяц — все перемогалась: два дня на службе, три — дома, а тут свалилась серьезно с воспалением легких. На три недели. Сейчас передвигаюсь, как корова на льду. Но уже хожу на службу. И пишу сейчас на службе — суббота, работы мало.

Очень меня тронули Ваши слова, что Вы бы хотели за мной поухаживать, но этого удовольствия я Вам доставлять не намерена. Я привыкла валяться одна, и это даже не так уж плохо. Одиночество гораздо хуже, когда человек здоров и никого около, не с кем поговорить. Быть может, в Сан-Франциско будет лучше, если найду себе там комнату в приличной тихой семье. Самое страшное для меня — это гром радио. В моем нынешнем доме этого нет, тут принцип: живи так чтобы не мешать другим. Такого комфорта, как у меня здесь, я уже нигде иметь не буду — консьержи 24 часа, если в квартире какая-нибудь неисправность — кран капает или лампа перегорела — звоню вниз, моментально приходит рабочий и исправляет. Заказные письма и посылки консьерж принимает, газеты для меня покупает, когда приходит разносчик, в квартире и охлаждение и отопление, внизу прачечная, где моя негритянка стирает <…>.