Одна минута славы - [14]

Именно воспоминания о статье и придали ей странной решимости — статья об Иваре Скрипке?! Нет уж, лучше смерть! Она посмотрела в «глазок», разве что для порядка, и сразу же успокоилась. Умирать! Какая чушь! Придет же такое в голову! На лестничной площадке топтался кто-то на Генку совершенно непохожий. Во всяком случае, волосы у него были очень светлые, а у Харитонова темные. Больше ничего разглядеть не удалось.

— Кто там? — тихо спросила она.

— Следователь Терещенко.

— Ну знаете ли! — Алена и не пыталась скрыть свою сумасшедшую радость. Она быстро откупорила замки и распахнула дверь.

Следователь улыбался, показывая свои ровные зубы.

— Вообще-то я надеялся застать вашего соседа, — несколько смущенно объяснил он, — поговорить с ним в неформальной обстановке, но… — Он развел руками.

— Он был совсем недавно.

Она никак не могла подавить в себе приступ безумного счастья, хотя и сознавала, что ее цветущая физиономия по меньшей мере нелепа. Но, во-первых, она готова была кинуться на шею непрошеному гостю просто потому, что он не Генка. А во-вторых, разве преступление, что она рада еще раз пообщаться с приятным парнем, пусть и следователем?

— Он сейчас здесь не живет, — не к месту оживленно защебетала она. — Хотя, согласитесь, понять его можно.

Терещенко кивнул, изобразив мимолетное огорчение, но тут же снова приветливо улыбнулся:

— Ну, не было бы счастья, так несчастье помогло. Я ведь и с вами хотел поговорить. Звонил, даже повестку присылал, только дома вы редко бываете, да и в почтовый ящик, наверное, не заглядываете.

— Не заглядываю. С тех пор, как его мальчишки подожгли.

— А газеты?

— Газеты можно у любого метро купить.

— А письма?

— Теперь существует такая штука — электронная почта называется. По ней я и переписываюсь.

— Вот они — плоды прогресса, — усмехнулся он. — Пора, значит, и повестки по электронной почте рассылать.

— Ой! — спохватилась Алена. — Заходите! Вы же не собираетесь меня через порог допрашивать?

— Спасибо. — Он сделал шаг вперед и, очевидно, по профессиональной привычке, быстро, но внимательно оглядел прихожую.

«Следователь», — с непонятной тоской подумала она и закрыла дверь.

— Я собиралась пить чай, составите мне компанию?

Он вдруг смутился, что явно не соответствовало его положению, и пожал плечами.

— Ну вот, — это ее окончательно развеселило, — где вы предпочитаете вести допрос — на кухне или в гостиной?

— Да почему же вы все настаиваете на допросе, — даже возмутился он, — а если говорить за чашкой чая, то лучше на кухне, — тут он снова улыбнулся, — а то я непременно залью вам ковер или кресло. Мама меня иначе как «свинтусом» не зовет. Говорит, когда рожала, не сообразила, что в год Свиньи дело было… Вот теперь и пожинает плоды.

— Тогда, конечно, на кухне! — решила хозяйка.

Нет, Терещенко определенно милашка. Алена почувствовала себя совсем уверенно. Пристойный молодой человек, да еще и застенчивый к тому же, — это просто находка. На кухне она усадила его за стол, включила чайник и села напротив, сложив руки на коленях, как школьница. Ей еще не доводилось вот так общаться с настоящим следователем, поэтому она немного нервничала.

Он, видимо, тоже, хотя совершенно неясно почему.

Она почувствовала, как на нее предательски нахлынула волна какой-то непонятной материнской нежности к следователю. Очень захотелось его накормить, только вот нечем — холодильник, как всегда, пуст. «Жаль, что я не первоклассная хозяйка, да какая там первоклассная! Я вообще не хозяйка!» Она вздохнула и решила, что раз уж ужина нет, то ее долг хотя бы поддержать разговор:

— Итак, с чего начнем?

Он тоже вздохнул:

— В ту ночь вы были одна?

— Вообще-то, да. А что вы хотите этим сказать? — Она даже покраснела. Ничего себе, парень смущается, а такие вопросы задает!

— Да ничего я не хочу сказать. — И тут он покраснел. — Просто хочу выяснить, был ли еще свидетель.

Алена подавила в себе праведный гнев:

— Я живу одна! Раньше я жила с родителями, но потом отца назначили пресс-атташе при российском посольстве в Вене. Мама, разумеется, с ним поехала, а я тогда на пятый курс университета переходила, жалко было бросать. В общем, меня скрепя сердце оставили. Теперь то я к ним, то они ко мне, но по большей части общаемся посредством электронной почты. — Алена тараторила без умолку, попутно разливая чай, выставляя на стол вазочки с печеньем и конфетами и с неприязнью к себе сознавая, что действительно ведет себя как мамаша, этакая курица-наседка.

Он кивал, но пока ничего не записывал. Видимо, ее болтовня не представляла для следствия существенного интереса.

— А сейчас вы на каком курсе? — Ему все-таки удалось вклиниться в секундную паузу.

— Ну, вы мне льстите! Я уже второй год работаю.

Терещенко снова понимающе кивнул, взял чашку, подул и изготовился насладиться угощением.

— Я журналистка.

Тут он неестественно дернулся, потом замер и медленно опустил чашку на стол.

— Здорово!

По его виду нельзя было сказать, что известие его страшно обрадовало.

— Отчего же такая нелюбовь к прессе?! — праведно возмутилась Алена.

— Почему же нелюбовь, — он заставил себя улыбнуться. — Просто, понимаете… о ходе следствия нельзя писать. Это может навредить делу… — Он старался казаться внушительным, но, заметив ее ухмылочку, совсем по-мальчишески воскликнул: — Ну надо же так вляпаться! Главная свидетельница — и журналистка! В дурном сне не приснится!