Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - [52]

— Все, хватит.

Бугры и роги перестали бить Игоря, но толпа яро орала:

— Еще, еще! Пусть тоже упадет!

Но дпнк властно крикнул:

— Разойтись!

Толпа нехотя стала разбредаться.

— Поднимай его, — сказал Кобин, обращаясь к Игорю.

Игорь стал тормошить Мишу. Тот не подавал признаков жизни. Тогда Игорь стал поднимать его, но Миша был тяжелый. Избитый Игорь зря мучился, стараясь поднять с земли кента.

— Помогите ему, — обратился дпнк к стоящим рядом активистам.

Они подняли Мишу и, держа за руки, ладонями похлопали по лицу. Тот начал приходить в себя.

Игорь взвалил Мишу на плечи и, шатаясь, потащил по опустевшей бетонке.

Глаз ушел в отряд и сел на кровать. Узнал он, что такое одлянский толчок. «Господи, — молила его душа, — неужели и мне за какое-нибудь нарушение придется испытать это же? Я не хочу толчка, не хочу жить в этой зоне, я ничего сейчас не хочу. Может, повеситься? Но где? Если не выйдет и меня вытащат из петли, то тоже толчок? Вот, падлы, даже задавиться нельзя. А может, и не надо думать об этом? Конечно, не надо. Зачем мне давиться? На свободе есть Вера. Верочка. Кому она достанется? Другому. Нет, не бывать этому. Давиться не буду. Я буду жить. Но если жить в этой колонии до восемнадцати, это значит еще два с лишним года, из меня сделают урода. Мне отобьют грудянку и все внутренности. Зачем же больной буду нужен Вере? Она меня и такого, возможно, никогда не полюбит. Нет, падлы, я не хочу этого. Я не хочу быть Амебой. Ведь у него фанера вон как шатается. Неужели и у меня будет такая же грудянка? Скоро родительская конференция. Писать или не писать, чтоб приезжал отец? Нет, надо написать, пусть приедет. Хочется повидаться».

9

С очередным этапом из челябинской больницы для заключенных прибыл Антон. До этого прожил в Одляне несколько месяцев.

— Ты чем болел, что тебя в больничку возили? — спросил Глаз.

— Да ничем. Я еще в тюрьме окурками выжег на ноге и руке «Раб КПСС». Вот меня начальство и отправило в больничку эти слова вырезать.

— Покажи.

Антон поднял рукав сатинки, и на левой руке Глаз увидел шов. Слова вырезаны не полностью, верхние и нижние края букв видны, но прочитать — невозможно. Свежий, красный рубец тянулся от кисти до локтя и на ноге от ступни до колена. На ноге и руке видны следы от игл, а на голени остались нижние и верхние края букв, полностью хирург вырезать, видно, боялся: а вдруг кожу не сможет стянуть.

— Больно было, когда выжигал?

— На ноге мне парни выжигали. Больно, конечно. Но я терпел. А на руке я сам выжег. К боли я привык. Я себе на лбу хотел выжечь, но меня на этап забрали. Я бы и здесь выжег, но здесь, чего доброго, за это на толчок пошлют.

Антон высокого роста, худой; на узком продолговатом лице улыбка играла редко. Ходил волоча ногу — нога не зажила. Глаз с Антоном скентовались.

Антон букварь — из отделения начальных классов. Бугор букварей, Томилец, возненавидел Антона и за любое мелкое нарушение дуплил его.

Общее, что было у Глаза и Антона, — это желание любыми средствами вырваться из Одляна. Глаз был скрытный и Антона в свои планы не посвящал, а тот ему, веря и надеясь, рассказывал все.

Антон хотел бежать из колонии и спросил Глаза, согласен ли он рвануть вместе с ним.

— Согласен, — ответил Глаз, — но как убежишь? Днем через запретку не перелезть — сразу схватят. Да и ночью тоже. Ведь на вышках сидят. Если бы за зону вывели. Убежать надо надежно, чтоб не сцапали, а то — толчок. Осенью, говорят, будут водить на картошку. Может, оттуда и рванем…

— У меня нога к тому времени заживет. Да и в лесу можно жить, картошку печь. А вообще-то надо бы на юг смыться. Там тепло. В общем, давай, Глаз, решим так; если осенью выведут на картошку и будет случай — рванем.

— Договорились.

Глаз на побег мало надеялся. Но все же, чем черт не шутит, может, и подвернется случай. И тогда — свобода. Хотя ненадолго. А когда поймают — пусть через неделю, пусть через две, — в Одлян возвращать не будут, а добавят срок и отправят в другую колонию.

А пока хотя бы в колонийскую больничку попасть. Они перебрали все способы, от которых можно закосить, но многие мастырки колонийским врачам известны, и Антон предложил новый способ:

— Давай, Глаз, поймаем пчел и посадим на себя. Будет опухоль. В санчасти скажем, что на работе зашибли.

Глаз согласился, но тут же уточнил: сперва в санчасть пойдет один, а то у двоих будет одинаково. Могут догадаться.

— Ты куда думаешь пчел посадить?

— Да на руку.

Перед седьмым отрядом была разбита клумба. Антон и Глаз поймали по пчеле и, держа их за крылышки, приложили к руке. Пчела ужалила, оставив шевелящееся жало. У Антона рука чуть опухла, а у Глаза — нет.

— Может, Глаз, это потому слабо, что мы жало быстро вытащили.

Они поймали еще по пчеле. Теперь жало долго не вытаскивали. У Глаза опять не вздулось, а у Антона прибавилось немного.

— Нет, — сказал Глаз, — тебя, Антон, с такой опухолью от работы не освободят. Надо на какое-то другое место садить.

— Я придумал! Знаешь куда? Я посажу сразу несколько пчел на яйца. Они-то сходу опухнут. В санчасти скажу, что пнули.

Поймали по пчеле. Огляделись, не наблюдает ли кто. Антон сел на траву и расстегнул ширинку. Посадив двух пчел и, не дожидаясь, сильно ли у него опухнет, поймали еще одну…