Одиссея Хамида Сарымсакова - [52]

Все, казалось бы, стало на свои места. Бадыгуль-апа поправилась, вышла на работу. Как вдруг пришла повестка из райвоенкомата!

Бедная мать не спала всю ночь. Неужели?.. О господи, помоги!.. Сжалься надо мною. А поутру, поддерживаемая Дусей, пошла в РВК. Дежурный лейтенант проводил ее к военкому. Тот смущенно хмыкал, наводя своим видом на несчастную женщину желтую тоску. Наконец сказал тихо:

— Мужайтесь, ханум... Ваш сын…

— Нет!.. Нет! — воскликнула Бадыгуль-апа. — Нет!..

В кармане ее пальто лежало письмо Хамида, присланное из «госпиталя». То самое, что вернуло ее к жизни. Правда, сын сообщал, что в настоящий момент находится в госпитале — зацепил осколочек, но в те времена такого рода известия воспринимались как радостные: руки-ноги целы, жив, а ведь могло и убить! Все познается в сравнении. То, что сын пишет письмо сам, почерк у него твердый, свидетельствует о том, что Хамид чувствует себя неплохо. А рана — она заживет!

— Ваш сын, лейтенант Сарымсаков... — вновь грустно начал военком.

И вновь болезненно сжалось сердце Бадыгуль-апа. Как же она не подумала? Ведь он мог выйти из госпиталя — и!.. Сколько таких страшных случаев она знает.

В сердце любящей матери всегда теплится надежда. Даже тогда, когда надеяться уже не на что. Дрожащими руками вытащила она из кармана письмо, протянула военкому, чувствуя, как из нее уходит жизнь.

Военком стал читать, и брови его полезли на лоб. Заглянул в свои документы, сверил дату на письме, расплылся в счастливой улыбке.

— Ну уж!.. — начал военком. Вскочил, подошел к Бадыгуль-апа, обнял за плечи. — Извините нас, бюрократов, зашились совсем с бумажками. Пока то да се... А он, оказывается, жив!.. Поздравляю. От всей души.

— Спасибо... Спасибо... — лепетала счастливая мать, утирая слезы.

— А мы ведь пригласили вас, чтобы пенсию оформить, — продолжал военком. — Вот счастье-то!.. А путаникам моим я задам перцу!

— Не надо!.. Очень прошу. Главное — жив. Жив!..

Военком с любовью смотрел на счастливую мать и не мог наглядеться: до чего же красивы бывают матери, когда они счастливы!

ГЛАВА XVIII. «МЕДАЛЬ ЗА ГОРОД БУДАПЕШТ»

Среди боевых наград Хамида Газизовича Сарымсакова есть одна, которая памятна тем, что заслужил он ее не как штурман морской авиации, а как «офицер-рядовой» Отдельного Штурмового батальона.

Интересные люди собрались во взводе, куда попал Хамид. Моряки, летчики, танкисты, прошедшие «огни и воды и медные трубы». Был тут и совсем непонятный человек средних лет, блондин со светскими манерами, в совершенстве знавший... финский язык. Командиром взвода поставили моряка-старлея, на погонах коего красовались три звездочки.

Особо надобно подчеркнуть, что 27-й Отдельный батальон был сформирован из отборных вояк. Может, это и не совсем точно, но я сравнил бы этот штурмбат с нынешними десантными войсками — по ударной мощи, по крайней мере, по самоотверженности в бою, инициативе. И не случайно во главе штурмбата стояли гвардейцы — подполковник Колпашеев и капитан Удовиченко.

В неполные две недели штурмбатовцы освоили нелегкую науку воевать в боевых порядках пехоты. Научились окапываться, бросать гранаты, освоили особенности уличных боев — небольшими штурмовыми группами. Кроме шинелей, «рядовым-офицерам» выдали также телогрейки. Вооружили штурмбат на славу: пулеметы Горюнова, автоматы ППШ (по три диска на брата), гранаты РГД, Ф-1 (оборонительные), ПТГ (противотанковые), разведчицкие ножи (для рукопашного боя).

В самом конце января формирование это погрузили в эшелон. Ночью приказ: «Выгружаться!» Издалека доносились раскаты артиллерийского боя, где-то в непроглядном небе гудели авиационные моторы, хотя погода была и не летная. В хамидовском взводе нашелся балагур, «рядовой-капитан», совсем еще молодой парень с лихим соломенным чубом и светлыми бесстрашными глазами. Видимо, неизбывная лихость и привела его в 27-й Отдельный. Рассказывали, что капитан этот, будучи комбатом, на пари, в одиночку пробрался через немецкую оборону, взял в занятой немцами деревушке злыдня-старосту, приволок к нам и представил начальству. И все было бы хорошо, может, и очередной орден он получил бы, да, на беду комбата, гитлеровцы в ту ночь провели разведку боем. Батальон без комбата малость подрастерялся, попятился. И еще «языка» немцам оставил. Скандал! Лихой комбат, проявляя чудеса отваги, немцев из своих окопов выгнал. Но все же диковатая эта история дошла до дивизионного и более высокого начальства. И вроде бы сказал капитану большой генерал, мол, так и так, тебе батальон доверили, а ты, как мальчишка, в «казаки-разбойники» играешь! Поэтому иди и проветрись.

Но ему, капитану этому (в батальоне его прозвали — «Сорви-голова»), все было трын-трава. Шуточки, прибауточки. Легкий человек. Рядовым ему в самый раз. Разведчицкий нож свой наточил до такого совершенства, что брился им, к вящему удовольствию окружающих. Во время учений — «Наступление батальона за огневым валом» — до того к оному валу приблизился, что смахнуло с него шапку-ушанку, а в шинели обнаружили три дыры. На нарекания взводного отвечал с серьезной миной: «Тяжело в учении — легко в бою!» Прибившегося к батальону козла научил пить самогон, а тот во хмелю был буен, и однажды наподдал рогами военврачу.