Одиссея Хамида Сарымсакова - [41]

Он лежал в своем плавучем матрасике — лишь голова и туловище в ЛАСе, ноги в воде (да и в самой лодочке была вода) — и думал. Вспоминал добрую свою маму, ласкового и сурового отца, школьных товарищей... Потом на ум пришли странные воспоминания... Он стал «на глазок» подсчитывать ущерб, причиненный им, Хамидом, гитлеровцам. Кроме трех крупных транспортов и трех «мессершмиттов», уничтоженных их «пешкой», он вместе с экипажами эскадрильи потопил еще три транспорта, три быстроходные баржи, разбомбил целлулоидный завод, два нефтехранилища, 11 танков и 40 автомашин, несколько «юнкерсов» и «мессеров» на аэродромах! А сколько было повреждено, выведено надолго или навсегда из строя!

И вдруг сам себя спросил: «А зачем эти подсчеты?» И сам же себе ответил: «Затем, чтобы легче было умирать, если придется... Но нет! Еще продолжим счет!»

Солнце пекло немилосердно. Хамид расстегнул молнию на куртке до конца, распахнул и горько усмехнулся. Очередная нелепость. Ни к чему этакое неглиже, коли ты лежишь в воде.

Издали донесся звук мотора... «Пешка»... «Пешечка» родная!..

Звук моторов Пе-2 он не может перепутать. Это «Петляков»... Ну же!

Высоко в небе показались очертания самолета. Это, как догадался Хамид, был разведчик-одиночка, без истребительного прикрытия и возвращался он на базу. Судя по направлению полета, Пе-2 летел в сторону Одессы, может быть даже на аэродром А.

Наверняка это самолет из нашего полка, нашей эскадрильи!!

Срывающимися руками молодой человек выхватил пакет с сигнальной ракетой, разорвал упаковку и дернул за шнур. Повалил густой черный дым. Он поднимался все выше, выше. Такой дымище невозможно не заметить!..

Крестик разведчика продолжал, однако, лететь прежним курсом.

Он, конечно, меня заметил, но везет важные сведения и не может рисковать, опуститься пониже и лучше рассмотреть. До базы примерно час лету. Разведчик не имеет права нарушать радиомолчание. Вот прибудет на аэродром А., доложит командованию о замеченном сигнальном дыме. Командование 13-й ПАД[22] свяжется с дивизионом торпедных катеров... А может, где-нибудь сохранился «самолет с домиком», летающая лодка МБР[23]... Тогда помощь придет еще быстрее!..

Откуда-то изнутри подкатил ком восторга. Хамид задыхался от счастья. Через два... Через три часа он будет спасен!..

Шло время. Солнце преодолело свой извечный путь до половины от зенита до горизонта. А море, тишайшее, ласковое оставалось безлюдным.

Ну же... Ну!.. Хамид не мог расставаться со спасительной мыслью о разведчике, который его, конечно же, заметил и доложил начальству.

А море по-прежнему было гладко и пустынно...

И Хамид вдруг испытал такой острый приступ тоски, вызванный одиночеством, что даже застонал. Ему теперь казалось, что на планете не осталось ни единой живой души. Все вымерли, и лишь он, ненужный и бессильный, бессмысленно мокнет в надувной резиновой лодчонке. И еще его стали мучить приступы голода и жажды. Он сделал глоток из фляги, пососал шоколадную дольку. Но голод и жажда не унимались. И еще он почувствовал, что его начинает бить озноб, хотя поверхность тела пылала. И Хамид с ужасом понял, что к нему вернулся недуг, которым он страдал в отрочестве — малярия. Клацая зубами, выпил последнюю ампулку спирта, но не утихомирил болезнь.

Беда не приходит одна. Он стал ощущать сильнейшую боль в паху и между пальцами рук и ног. За сутки вода разъела кожу. Боль становилась все сильнее и нестерпимее. Хамид вспомнил солдата-разведчика, с которым познакомился в Крыму на пляжике, устроенном между минными полями. Тот солдат рассказывал, что его наградил лично комдив «Красной Звездой» за то, что он вместе с разведвзводом перешел вброд Сиваш.

Хамид тогда удивился и спросил: «А орден за что? Бой, что ли, был?» «Не было никакого боя, — отвечал солдат. — Просто надо было подобраться поближе к окопам противника, разведать. И все это без шума, втихаря. А мне ногу шальным осколком зацепило. И как попала в рану соленая сивашская водица, так хоть криком кричи, такая нестерпимая боль. А я сжал зубы и терпел. Застонать — упаси бог! — тут же обнаружит фриц и посекет всю разведку. Ну, терпел. Сделали что надо. Вернулись домой. Доклад нашего взводного выслушал лично комдив, бывалый вояка. Еще в гражданскую Перекоп штурмовал. Похвалил нас, а потом молвил: «Фамилии отличившихся». Ну, взводный и назвал мою. «А что он такого героического свершил?» — спрашивает комдив. Взводный рассказал, мол, не пикнул даже, хотя я на его месте, наверное, орал бы благим матом. И вся бы разведка тогда накрылась. Комдив и привинтил мне лично к гимнастерочке «Красную Звезду».

Тогда Хамид не очень-то поверил рассказу разведчика. Мало ли на фронте гуляет самых фантастических баек!.. Но сейчас он понял, что солдат говорил чистую правду, и награды он был достоин самой высокой пробы.

Дикая, изматывающая душу боль. Правда, у него, Хамида, не рана — просто кожа потрескалась. Но все равно... Это даже хуже зубной боли. И утишить ее невозможно.

...Хамид приподнялся в лодочке, стал снова с надеждой всматриваться в горизонт... И — о радость!.. Он увидел корабль. Военный корабль, по очертаниям — наш эсминец. Еще в училище он назубок выучил %силуэты наших черноморских военных кораблей. Наш!..