Одиссея Гомера - [14]

Я не хотела признаваться, что волнуюсь, исходя из той порочной логики, согласно которой сказать, что ты не волнуешься, и не волноваться — это одно и то же. Однако, ответив Мелиссе, я поняла, что сказала правду. Сначала я думала, что конус тяжеловат для Гомера, и хотела снять его, рискуя повредить его швы. Но потом я поняла, что дело не в весе конуса — дело в том, что он мешает Гомеру пользоваться усами.

У кошек две пары глаз — их настоящие глаза и усы. Кошачьи усы в три раза толще, чем шерсть, и корни их сидят гораздо глубже, чем корни шерстинок, примыкая непосредственно к нервным окончаниям. Усы кошки являются постоянным источником сенсорной информации; они позволяют ощущать воздушные потоки, которые предупреждают животное о любом движении вокруг него. Они позволяют чувствовать мебель, стены, другие твердые предметы, действуя как своего рода продолжение периферического зрения, которое помогает кошке сохранять равновесие и ориентироваться в пространстве. Отчасти благодаря усам кошки так прославились своей способностью видеть в темноте.

Но усы Гомера были заключены внутри конуса и не могли принести ему пользы. Лишенный и обычного зрения, и сенсорной информации, поступающей от усов, он был воистину абсолютно слеп. Вот почему он шатался, словно человек, которому завязали глаза и как следует раскрутили, как в детской игре. Любой кот потерял бы равновесие, лишившись усов. Гомер же потерял вдвойне.

Однако снять конус означало бы подвергнуть его опасности повредить швы. Как бы это ни было мне неприятно, не подлежало никакому сомнению, что этот конус останется на месте столько, сколько потребуется.

Мы с Мелиссой досмотрели фильм до конца, и, когда она ушла, я решила лечь пораньше. Либо по запаху, либо по звуку (либо по тому и по другому) Гомер проследовал за мной в ванную и уселся возле раковины, пока я умывалась и чистила зубы. Он еще раз воспользовался своим туалетом, найдя его без малейших затруднений, и рысцой вернулся в спальню вслед за мной. Я выключила свет и улеглась в постель, собираясь уложить его рядом с собой, но оказалось, что он уже и сам карабкается ко мне на кровать.

На улице за окном было тихо. Я устраивалась на подушках поудобнее, и тишину в комнате нарушал еле слышный голос Мелиссы, болтавшей по телефону в соседней комнате, и глухое мяуканье Вашти, в такой мягкой форме выражавшей свое возмущение за дверью спальни (поскольку Вашти вплоть до сегодняшнего дня всегда спала с Мамочкой).

Гомер прополз вдоль моего тела, забрался на грудь и совершил несколько кругов на месте, прежде чем удобно устроиться прямо у меня на сердце. Уже сквозь сон я услышала какой-то незнакомый чавкающий звук и почувствовала, как что-то щекочет мне ухо.

Я открыла глаза, но ничего не смогла рассмотреть в темноте. Потом сообразила, что Гомер вылизывает мочку моего уха. Прохладный внешний край конуса прикоснулся к моей щеке, передние лапки котенка мяли край подушки прямо у меня за ухом, и мурлыканье его было низким, ровным и более спокойным, чем днем у Мелиссы на руках. Я затаила дыхание, ощутив, что стоит мне пошевелиться — и Гомер перестанет делать то, что делал — хотя, возможно, это и следовало прекратить, не так ли? Я испытала необъяснимое идиотское чувство вины. Если бы в эту минуту в комнату вдруг кто-то ворвался, моим первым побуждением было бы отшвырнуть Гомера прочь от своего уха и заявить: «Это не то, что вы подумали!»

Это было абсолютно новое ощущение для меня, нечто такое, чего ни Скарлетт, ни Вашти никогда не делали. Было ясно, что котенку не хватает мамы, что — как бы мы с Пэтти ни пытались убедить себя, что он забудет, а может, и уже забыл травму своего младенчества — на глубинном уровне Гомер помнил, что был лишен чего-то очень важного. В его жизни должна была быть материнская ласка, состоящая из любви, полноценного питания и ритуала убаюкивания в темноте.

Я протянула руку и погладила его по спине, и он замурлыкал громче.

А мне стало понятно еще кое-что. Доверие этого котенка дорогого стоит. Одно дело — пользоваться доверием кошек или животных вообще, и совсем другое — завоевать доверие этого конкретного котенка. Я слишком хотела спать, чтобы развить эту мысль или выразить ее в строгой логической форме, но в этот момент я поняла, что, сама того не подозревая, знала это с самого начала, с того момента, когда забрала Гомера из ветеринарной клиники.

Моя последняя мысль, прежде чем я погрузилась в сон, была о том, что Мелисса ощутила то же самое. Этим и объяснялась столь несвойственная ей мягкость в тот момент, когда она взяла на руки моего котенка.

Глава 4 «У семи нянек»

И поднялся, и раздумывать начал рассудком и духом:

«Горе! В какую страну, к каким это людям попал я?

К диким ли, духом надменным и знать не желающим правды

Или же к гостеприимным и с богобоязненным сердцем?»

Гомер. Одиссея

Первый день новой жизни для Гомера прошел без приключений. Но прежние страхи меня не покинули. Даже такой простой путь, как из ванной в спальню, Гомер преодолевал с опаской. Стоило мне подать знак щелчком или голосом, он смело шел вперед. Неужели он обречен двигаться по моему сигналу? Неужели вся его жизнь пройдет в борьбе со страхами и сомнениями, что, по всеобщему мнению, было неизбежно в его положении? Пэтти честно призналась мне, что, очень может быть, Гомер так и не обретет независимость, свойственную другим котам, а уж все прочие, кто был знаком с ним заочно, твердили в один голос, что править его жизнью будут два чувства: трепет непреходящего страха и бессилие калеки.