Одиссея Гомера - [15]

Но первое, что я узнала о Гомере на следующее утро — это то, какую радость ему доставляет само пробуждение. Предыдущее открытие состояло в том, что он, свернувшись клубочком, крепко спал у меня на груди всю ночь. Далее я заметила, что Гомер всеми силами пытался согласовать свой график с моим: спал, когда спала я, ел одновременно со мной и резвился, когда я возилась по хозяйству. По природе или в силу необходимости, но он был сущей обезьянкой.

Кроме того, как вскоре выяснилось, Гомер испытывал радость от всего на свете, даже от тех вещей, которые я для себя обозначила как «котовратительные». Механическое жужжание утилизатора отходов или апокалиптическое завывание пылесоса (звуки, державшие в страхе не только Скарлетт и Вашти, но и всех знакомых мне котов и собак) вызывали у него лишь буйное веселье. Уши его стояли торчком, «хомут» болтался из стороны в сторону, а сам Гомер словно спрашивал на бегу: «Эгей! Новый звук! Что это за звук? А можно с ним поиграть или забраться верхом?»

Но больше всего его будоражило пробуждение в начале нового дня. Когда тем утром, проснувшись, я села в кровати, Гомер тут же замурлыкал себе под нос. Его мурлыканье было мелодичным, словно предрассветный щебет птиц. Найдя мою ладонь, он настоятельно потерся об нее мордочкой, да так, что потерял равновесие и под тяжестью конуса оказался лапками кверху, разительно напоминая перевернутого на спину жука. Наконец резким рывком Гомер поставил себя на ноги, залез ко мне на колени, уперся мне в грудь лапками и что есть мочи принялся тереться мордочкой о мое лицо. Я кожей ощутила мягкость шерстки и колкость швов.

«Так здорово! Я до сих пор здесь, и ты — тоже!» Он был настолько мал, что одним прикосновением ладони можно было погладить его целиком. Едва я коснулась его, он тут же вцепился своими крохотными до неприметности коготками в мое плечо, норовя вскарабкаться повыше, нашел мое ухо и обслюнявил всю мочку.

— Ты хочешь сказать, что голоден? — спросила я. — Посмотрим, запомнил ли ты, где твоя миска.

Я решительно встала с кровати и поставила котенка на пол. Очевидно, он не был к этому готов, поскольку на первом же шаге тюкнулся об пол подбородком с уже знакомым мне стуком пластмассы. Но хныкать не стал, а тут же поднялся и направился прямо к своей мисочке, а после засеменил к ящику с песком.

Обнаружив еду и песок на прежнем месте, котенок пришел в восторг. Его мелодичное мурлыканье не прерывалось ни на миг, и я отчетливо слышала его даже с другого конца комнаты.

* * *

Да не покажется это удивительным, но счастье Гомера находилось в прямой зависимости от размеров пространства, в котором он пребывал. Не обладая зрением, он ощущал вселенную как место, где он был здесь и сейчас. Конечно, когда он был бродячим котом, в его распоряжении был весь Майами и даже то, что лежало за его пределами, но тогда его мир составляло непреходящее одиночество, боль и со всех сторон грозящая тайная опасность. Избавление от боли и опасности обошлось недешево — и мир его сузился до размеров ящика в ветеринарной клинике. Дом Мелиссы в конечном итоге представлял собой бесконечность возможностей, пространства, запахов и звуков. Гомер столь рьяно выражал свое нежелание оставаться в одиночестве, что в первый же день в доме Мелиссы мы выпустили его из комнаты на разведку, предварительно удостоверившись, что он не столкнется со Скарлетт и Вашти.

Можно считать это чудом, но, несмотря на размеры и опасности, которые таились в доме у Мелиссы, Гомер чувствовал себя очень уверенно. Каким бы большим ни был дом, в нем всегда были вещи, на которые он мог рассчитывать. Еды и воды было в избытке, и каждый день он находил их там, где и ожидал найти. В этом новом мире необычный громкий звук означал новые перспективы, а не нависшую над тобой опасность, и можно было спокойно засыпать по вечерам в уверенности, что никакой хищник не подкрадется к тебе во сне, и просыпаться по утрам в любящих руках.

Сказать, что Гомер воспринимал все это как маленькое чудо, означало бы удариться в антропоморфизм. Мозг котенка очень сильно отличается от человеческого. Если уж на то пошло, то это я расценивала происходящее как чудо, когда задумывалась, где был котенок до того и где он был бы сейчас, если бы по неведомой нам прихоти судьба не свела нас вместе. Но здесь Гомер был счастлив, и отрицать этого было нельзя. Иногда, когда я наблюдала за ним, меня и саму накрывало волной безотчетной радости, но я тут же спохватывалась, ибо вместе с радостью следующей волной подкатывало и другое чувство: только я отныне в ответе за то, чтобы его счастью больше ничто не угрожало.

— Я сделаю все, чтобы ты чувствовал себя в безопасности, — бывало, шептала я, поглаживая его мягкую шерстку, когда он спал.

Прознав о Гомере, отец Мелиссы в шутку поинтересовался, как мы собираемся искать нашему слепому коту собаку-поводыря. Шутки шутками, а вот как я собиралась научить Гомера ориентироваться на местности, при этом предоставив ему максимум свободы в этом новом для него мире, да еще и обезопасив его со всех сторон, было вопросом нешуточным.