Одиссея генерала Яхонтова - [20]

— Вы правы, Смайли, это важная деталь, — кивнул министр. — Видимо, перед нами политически почти нейтральный русский националист. Вот из-за таких и не был принят 100-рублевый план. И это в нищей России с ее-то избытком населения!

Речь шла о предложении американского правительства 28 декабря 1917 года платить по 100 рублей за каждого русского солдата, удержанного на фронте. На следующий день подобное предложение поступило и от англичан. Так отвечали империалисты на призыв большевиков о немедленном прекращении войны. Надо ли говорить, что циничный торгашеский характер «100-рублевого плана» вызвал резко отрицательное отношение не только среди большевиков.

Подводя итоги затянувшейся беседе, Бейкер сказал:

— Не будем пока списывать со счетов этого генерала. Его репутация в России, насколько я понял, ничем не подмочена. Каковы бы ни были его эмоциональные всплески, но он все-таки из группы Керенского. А Керенский, джентльмены, во всей истории России — самая благожелательная для нас фигура. На посла Бахметьева надо посильнее надавить. Просьбу полковника Николаева я выполню и встречусь с этим чудаком. А вы, Билл, — обратился министр к Грейвсу, — напишите ему о том, что по закону в нашу армию можно поступить лишь солдатом. Но очень вежливо — кто знает, что станет завтра с этой взбесившейся Россией и кто кем там окажется…

На следующий день министр Бейкер принял Яхонтова, который вручил ему меморандум о перспективах участия русских офицеров в продолжающейся войне. Принял Яхонтова и начальник штаба генерал Марч. Оба были любезны, но Яхонтов понял, что времена Лафайета и Костюшко прошли. Его шпага явно не заинтересовала военных руководителей Америки. Со временем он и сам понял книжную романтичность, если не сказать — комичность своих вашингтонских планов, но тогда, в 1918-м, он был задет всерьез. В письме, подписанном генералом Уильямом С. Грейвсом, Яхонтов уведомлялся, что по американским законам иностранец не может быть принятым в армию Соединенных Штатов в чине генерала; он должен начинать карьеру с солдата. Последним пунктом контактов Яхонтова с американским военным ведомством был ленч, на который его пригласил полковник, занимавшийся, как он отрекомендовался, паблик рилейшнз — связями с общественностью. Впервые услышал тогда Виктор Александрович этот американский термин. Разговор шел, как вспоминал он много лет спустя, «обо всем и ни о чем». Видимо, Яхонтов, испытавший внезапное крушение надежд, отнесся к этому ленчу как к ненужному проявлению вежливости с американской стороны. А полковник Смайли в этой беседе уточнял некоторые детали досье на Яхонтова…

Неудачно складывались в Вашингтоне и контакты с русскими. Борис Александрович Бахметьев был назначен на пост посла в США при Временном правительстве. До того он был профессором гидравлики в Петроградском политехническом институте, считался человеком весьма либеральных убеждений. Яхонтову показалось, что он сумеет склонить дипломата-новичка к идее принципиального отказа от интервенции. Но наивным оказался он сам. Поддакивая Яхонтову, Бахметьев в то самое время планировал — не без подсказки со стороны госдепартамента — организовать в Вашингтоне секретную конференцию оказавшихся за рубежом русских политических деятелей. Яхонтов сильно ошибался: недавний профессор гидравлики уже вошел во вкус политиканства. Ему интересно было послушать непосредственного очевидца октябрьского переворота, но рассуждения генерала о том, что русские дела следует решать только русским, профессор считал сентиментальной чепухой. Какими угодно варягами: кайзером, микадо, а еще лучше — сапогом демократической Америки, но большевизм должен быть раздавлен! Ну, и конечно, срабатывала старомодная вежливость, которую Виктор Александрович принял за колебания.

Иное дело Сукин. Этот американизированный молодой человек в сверхмодных очках необычно большого размера не считал нужным дипломатически поглаживать по головке собеседника. Сукин был нескрываемо одержим идеей интервенции в свою страну.

Через несколько дней Виктор Александрович покинул американскую столицу, съездил в Сан-Франциско за семьей и перевез ее в Нью-Йорк. Милейший Михаил Михайлович Устинов помог найти квартиру на Риверсайд-драйз, набережной реки Гудзон.

— Мне нравится, — сказала Мальвина Витольдовна, — в сумерках мы будем воображать, что это Нева.

— Ничего, дорогая, потерпи немного, — Яхонтов положил жене руки на плечи. — Когда все кончится, мы еще заведем квартиру с видом на настоящую Неву.

— Когда, Виктор?

— Я не верю тому, что сегодня сообщила «Таймс» («Нью-Йорк таймс» снова преподнесла сенсацию: большевики сожгли Москву и возмущенные москвичи сбросили их власть), но ведь не может же это длиться вечно.

— Не вечна и наша жизнь…

— Мы будем жить долго и счастливо. Я тебе обещаю.

Сибирская авантюра

Воистину фарсом выглядит повторение исторических событий. Таким фарсом было учреждение 8 сентября 1918 года в Уфе «Всероссийской» антисоветской власти. Это было балаганным повторением 7 октября 1917 года, когда, напомним, в Петрограде открылся Предпарламент. Изменились декорации — уже не великолепный Таврический дворец, а провинциальная «Сибирская гостиница» в заштатном городке. Но главные куклы спектакля были точно те же. «Бабушка русской революции» Е. К. Брешко-Брешковская произнесла краткую, но прочувствованную вступительную речь и передала председательское место все тому же Н. Д. Авксентьеву. Ровно одиннадцать месяцев прошло со дня рождения давно уже покойной петроградской «говорильни». Как уже давно подметили газетные остряки, «бабушка русской революции очень невзлюбила свою внучку». Авксентьев успел посидеть в Петропавловке, откуда его великодушно отпустила Советская власть под честное слово не заниматься контрреволюцией. В тюрьме, свидетельствовали сидевшие с ним антисоветские деятели, Авксентьев проявил себя неунывающим рубахой-парнем: всех веселил, пел куплеты, рассказывал еврейские и армянские анекдоты.