Одиссей Полихрониадес - [28]

Но увы! самъ Маноли былъ и веселъ, и красивъ, вѣсти же его были печальныя!

Онъ сказалъ намъ, что г. Благовъ еще не возвращался изъ путешествія, что записки отъ него никакой не было, что домъ его весь, кромѣ канцеляріи, запертъ и даже ходятъ слухи, будто бы онъ уѣхалъ внезапно куда-то изъ Эпира, въ Корфу или въ Македонію, еще неизвѣстно пока…

Отецъ мой былъ замѣтно смущенъ этою неожиданностью и особенно тѣмъ, что г. Благовъ не потрудился даже запиской, сообразно обѣщанію своему, извѣстить секретаря или слугъ своихъ, чтобы намъ приготовили въ консульствѣ комнату.

Что́ касается до меня, то я больше отца, я думаю, обиженъ этимъ и огорченъ. Всѣ мечты мои жить въ первомъ и лучшемъ изъ иностранныхъ консульствъ, въ обществѣ такого молодого и любезнаго высокопоставленнаго человѣка, какъ г. Благовъ, — всѣ эти мечты исчезли какъ утренній туманъ, какъ дымъ или прахъ!..

Печально сидѣлъ я на мулѣ моемъ и ждалъ, что́ скажетъ отецъ. Я думалъ, онъ разскажетъ Маноли о приглашеніи г. Благова к намъ, быть можетъ, отворятъ комнаты; но отецъ молчалъ…

Отецъ молчалъ, зато Маноли, кавассъ-баши, говорилъ все время, хвалилъ г. Благова, хвалилъ загорцевъ, хвалилъ умъ отца, хвалилъ меня, говорилъ, что я красавецъ, что всѣ «красныя» дочери янинскихъ архонтовъ будутъ бѣгать къ окнамъ, чтобы смотрѣть на меня, и когда отецъ мой съ неудовольствіемъ замѣтилъ ему на это, что я не дѣвицамъ, а учителямъ угождать ѣду въ Янину, тогда Маноли согласился съ нимъ, что это гораздо лучше и полезнѣе…

— Да! — сказалъ онъ съ поспѣшностью, — да! г. Полихроніадесъ, вы правы! Даже очень правы по-моему. Что-нибудь одно: или мечъ, или перо! Просвѣщеніе въ наше время необходимо. Скажите мнѣ, я спрашиваю васъ, г. Полихроніадесъ, куда годенъ человѣкъ, который ни къ мечу, ни къ наукѣ неспособенъ? Куда? На что́? На какое дѣло? скажите мнѣ, во имя Божіе, я васъ прошу сказать мнѣ, куда онъ такой человѣкъ годится? Улицы мести? Уголь на ослахъ изъ города возить? Тяжести носить? Землю пахать? Грести на лодкѣ въ янинскомъ озерѣ? Вотъ на что́, вотъ на какія презрѣнныя занятія годится нынче простой человѣкъ, ни меча, ни пера не удостоившійся… Да. Учись, учись, милый мой Одиссей… Утѣшай родителей, утѣшай… А г. Благовъ будетъ очень жалѣть, если не увидитъ васъ; онъ говоритъ, что загорцы — умнѣйшіе люди, и возноситъ ихъ гораздо выше глупыхъ янинскихъ архонтовъ. И я согласенъ съ консуломъ.

Такъ разсуждалъ сіяющій кавассъ-баши, а мы все молчали и смотрѣли съ отцомъ другъ на друга.

Наконецъ отецъ сказалъ: «Поѣдемъ къ доктору Коэвино». Мы простились съ Маноли и поѣхали дальше. Отецъ былъ не въ духѣ и продолжалъ все время молчать. Домъ, который занималъ Коэвино, принадлежалъ одному турецкому имаму и стоялъ на прекрасномъ мѣстѣ; предъ окнами его была широкая зеленая площадка, старинное еврейское кладбище, на которомъ уже давно не хоронятъ и гдѣ множество древнихъ каменныхъ плитъ глубоко вросли въ землю. Часто здѣсь бываетъ гулянье и пляски на карнавалѣ, и народъ отдыхаетъ тогда толпами на этихъ плитахъ. Напротивъ караульня турецкая, много хорошихъ домовъ вокругъ площади и большая церковь Архимандріо̀ недалеко. Я немножко утѣшился и обрадовался, что буду жить на такомъ веселомъ мѣстѣ и въ такомъ большомъ домѣ, если Коэвино согласится оставить меня у себя.

Однако двери у доктора были заперты, и мы, сошедши съ муловъ, напрасно стучались. Никто намъ не отворялъ. Стучаться принимались мы не разъ и все громче и громче, такъ, что даже нѣкоторыя сосѣдки стали смотрѣть на насъ изъ оконъ и дѣти повыбѣжали изъ дверей.

Намъ стало такъ стыдно, что мы уже хотѣли садиться опять на муловъ и ѣхать въ ханъ; но одна сосѣдка увѣряла отца, что докторъ скоро, вѣроятно, возвратится, потому что время ему обѣдать, а другая, напротивъ того, говорила: «Гдѣ жъ у него обѣдъ? Гайдуша, служанка его, вчера поссорилась съ нимъ и сегодня на разсвѣтѣ ушла и вещи свои унесла».

Третья женщина предполагала, что докторъ гдѣ-нибудь въ чужомъ домѣ, у одного изъ больныхъ своихъ позавтракаетъ.

Что́ намъ было дѣлать? Стыдъ просто! Рѣшились мы ѣхать въ ханъ. Но еще одна старушка сказала, что лучше послать къ Абдурраимъ-эффенди; не у него ли докторъ? Абдурраимъ-эффенди, сосѣдъ, близко отсюда; доктора онъ очень любилъ, и у него жена давно больна. Она позвала свою маленькую внучку и велѣла ей бѣжать скорѣе къ Абдурраимъ-эффенди за докторомъ.

Отецъ рѣшился ждать. Мы сняли ковры съ нашихъ муловъ, постлали ихъ на камняхъ и сѣли у докторскаго порога. Пока дѣвочка бѣгала къ Абдурраимъ-эффенди, старушка разсказала отцу, что́ вчера случилось у доктора въ домѣ. Былъ у доктора слуга Яни, изъ деревенскихъ. Сама же Гайдуша жаловалась, что у нея очень много работы, что докторъ любитъ жить чисто и просторно; а у нея больше силъ нѣтъ уже одной все дѣлать, — шить, мести, готовить, убирать, мыть, платье чистить, диваны равнять, самому ему раза три въ недѣлю еще тѣло все бритвой брить.

Отецъ спросилъ: «Какъ такъ все тѣло брить? Что́ это ты говоришь?»

— Да! — сказала старушка (со вздохомъ даже, я помню), — да! хочетъ, чтобы всегда весь выбритъ онъ былъ. Безумный человѣкъ!