Одинокий волк - [11]

Вы что, всерьез полагаете, что ее отец намеренно подстроил аварию? — удивляется мама.

Повисает молчание.

Нет, — наконец отвечает один из полицейских.

Мое сердце колотится так сильно, что в любую минуту в палату может ворваться медсестра и нажать кнопку экстренного вызова — необходимо безотлагательно реанимировать пациента.

В таком случае зачем вы пришли? — спрашивает мама.

Я слышу, как один полицейский чем-то шуршит. Чуть приоткрыв глаза, вижу, как он передает маме карточку.

Вы не могли бы нам позвонить, когда она очнется?

Их шаги гулким эхом отдаются в коридоре.

Я считаю до пятидесяти. Медленно, прибавляя к каждой цифре слово «Миссисипи», а потом открываю глаза.

Мама! — зову я. У меня хриплый, ломающийся голос.

Она тут же присаживается рядом на кровать.

Как ты себя чувствуешь?

Все еще болит плечо, но уже не так сильно, как раньше. Сво-бодной рукой нащупываю шишки и швы на лбу.

Больно, — отвечаю я.

Мама касается моей сломанной руки. На одном из пальцев небольшая клипса, на которой вспыхивает красный огонек. Как у пришельца.

В аварии ты сломала лопатку, — объясняет она. — В четверг вечером тебя прооперировали.

А сегодня какой день?

Суббота, — отвечает она.

Пятница совершенно выпала у меня из памяти.

Я пытаюсь сесть, но это практически невозможно из-за руки, крепко прибинтованной к телу.

Где папа?

По ее лицу пробегает тень.

Я должна предупредить медсестру, что ты очнулась...

С ним все в порядке? — Мои глаза наполняются слезами. — Я видела, возле него толпились врачи скорой помощи, а потом они... потом они... — Я не могу закончить предложение, потому что начинаю складывать вместе части загадки, выражение маминого лица, галлюцинации, в которых я видела отца намного моложе, чем сейчас. — Он умер, — шепчу я, — ты просто не хочешь мне говорить.

Она крепче сжимает мою руку.

Твой папа не умер.

Тогда я хочу его увидеть, — настаиваю я.

Кара, ты сейчас не в том состоянии...

Черт побери, дайте мне с ним увидеться! — кричу я.

Пo крайней мере, мой крик привлекает внимание. В палату спешит женщина с больничным пропуском — но не медсестра и белом.

Кара, тебе нужно успокоиться...

Она маленькая и хрупкая, с черными кудряшками, которые подпрыгивают при каждом движении.

Вы кто?

Меня зовут Трина. Я социальный работник, которого назначают в случаях, подобных этому. Я понимаю, что возникают вопросы...

Да, например, такой: я обмотана бинтами, как Тутанхамон, у меня на голове швы, как у Франкенштейна, а мой отец, возможно, лежит в морге. Как я могу успокоиться?

Мама и Трина переглядываются, и это знак, который в ту же секунду дает мне понять, что, пока я лежала без сознания, они постоянно разговаривали обо мне. Мне понятно одно: если они не хотят отвести меня к отцу, я пойду туда сама. Если придется, доберусь ползком.

У твоего отца тяжелая черепно-мозговая травма, — произносит Трина таким тоном, каким обычно говорят: «Похоже, зимой будет очень холодно» или «Мне кажется, нужно отогнать машину в мастерскую, чтобы сменить резину». Она говорит это так, как будто черепно-мозговая травма — это обычная заусеница.

Я не понимаю, что это означает.

Ему сделали операцию, чтобы удалить опухоль. Он не может самостоятельно дышать. Он сейчас без сознания.

Пять минут назад я тоже была без сознания, — отвечаю я, но все время думаю только об одном: «Это я виновата».

Я отвезу тебя к отцу, Кара, — обещает Трина, — но ты должна понять, что, когда ты его увидишь, у тебя может случиться шок.

Почему? Потому что он лежит на больничной койке? Потому что у него швы, как у меня, и изо рта торчит трубка? Мой отец тот человек, который никогда не спит и редко сидит дома. Если увижу его спящим в кресле — это уже шок.

Она вызывает медсестру и санитара, чтобы усадить меня в инвалидную коляску, а для этого нужно отсоединить капельницу. Я стискиваю зубы, когда меня поднимают с кровати. В коридоре пахнет, как в химчистке, и этот синтетический больничный запах всегда меня пугал.

Последний раз я была в больнице год назад. Мы с отцом ездили с Зази, одним из волков, которых мы иногда привозили в начальную школу, чтобы рассказать, что этих животных необходимо охранять. Отец всегда проводит мини-тренировку, чтобы научить детей правильно вести себя рядом с диким животным: не протягивать руку, не подходить слишком быстро, позволить животному обнюхать себя. В тот день дети вели себя превосходно, как и сам Зази. Но какой-то идиот, малолетний хулиган, в другой части здания нажал, шутки ради, сигнал пожарной тревоги. Громкий звук напугал волка. Животное попыталось сбежать, а ближайшим выходом оказалось зеркальное окно. Отец обхватил Зази, чтобы защитить его, поэтому в окне оказался он сам, а не волк. Естественно, когда я сажала Зази назад в клетку, на нем не было ни царапины. А отец так сильно рассек руку, что стала видна кость.

Стоит ли говорить, что отец отказался ехать в больницу, пока Зази не вернулся в свой загон? К тому времени полотенце, которое он использовал как самодельный бинт, пропиталось кровью, и обезумевший директор школы, который повез нас назад в парк, настоял на том, чтобы отец поехал в травмопункт. Там — здесь! — ему пришлось наложить пятнадцать швов. Но не успели мы вернуться, как отец отправился в загон, где жили Нодах, Кина и Кита — три волка, которых мы взяли щенками и выкормили, стая, где мой отец играл роль волка-диффузора.