Одинокий друг одиноких - [11]

Наблюдай и присоединяйся

Легко заметишь: типичный ребенок-одиночка, изгой не умеет подавать сигналы разряда свой и преуспевает по части подачи сигналов чужой — напряжен, скован зажат, мимика бедная или неадекватная, выражение лица далекое от улыбки или такая улыбка, что лучше бы не было, глаза опускает или отводит..

Но если только это не совсем уж тяжелый больной, не клинический аутнет, — непременно заметишь и то, как растапливается и светлеет дитя, чувствуя что-то или кого-то своим, доверяя душой хотя бы игрушке. Когда предмету или существу ребенок подаст сигналы: ты свой — восприми их и ты и старайся им в точности подражать, общаясь с ребенком, — так же смотри, так же двигайся, так же дыши, — а потом, потихонечку-полегонечку, все эти сокровища душевной открытости переноси вместе с ним в другие общения…

Когда время приспеет, можно начать объяснять ребенку на понятном для него игровом языке, что к Миру Других можно подбирать ключики доверия, что можно, себя не теряя, обрести друга и даже многих. Не бросай дитя в ледяной тьме разобщенности, не отдавай мертвящему одиночеству — наблюдай и присоединяйся, живи вместе и развивайся вместе, а главное, верь, что все образуется!..

как согреться на холоде

В морозный зимний вечер,

прервав дела и речи,

укрыв теплее плечи,

легли мы рано спать.

А за окном без свечек,

без спичек и без печек

замерзший Человечек

пришел на помощь звать.

— Спасите, дайте валенки.

ужасно я замерз…

Я просто мальчик маленький.

я сказку вам принес,

а ростом я с комарика,

не больше ваших слез.

Но мы не услыхали:

мы беспробудно спали,

мы в сон себя пихали,

как совы, допоздна.

Мы тяжело вздыхали,

мы воздух колыхали

в своих подушках душных,

и снилась нам весна…

А мальчик разрыдался,

но холоду не сдался

и быстро догадался,

как сотворить тепло:

он прыгал, он катался,

он пляской согревался,

горячими слезами

разрисовал стекло.

Летучие Олени

в брильянтовой сирени,

жемчужные фламинго,

серебряные львы..

Вот скачет белый рыцарь

с царем горы сразиться.

и плавает жар-птица

в излучинах листвы,

а вот павлинов стая

из пальмы вырастает,

алмазная корона,

колчан хрустальных стрел...

А мальчик нас оставил

и подпись не поставил!

под утро жарко стало,

на небо улетел…

Этот стишок о происхождении морозных узоров начат был мной в 7-летнем возрасте и до сих пор еще не закончен..

Наивный, далекий от совершенства стишок — не только про себя-неуслышанного. Это про всех детишек, которые ничего от сонного и глухого взрослого мира не добились, не достучались, не докричались, но не сдались.

Про всех одиночек, оставшихся на морозе и научившихся согреваться теплом движения и огнем красоты..

школа одиночества, или полусвои

(по мотивам из «нестандартного ребенка»)

…Сперва кроватка была слишком просторной, потом как раз, потом тесной, потом ненужной, но расставаться жалко… И комната, и коридор были громадными, полными чудес и угроз, а потом стали маленькими и скучными.

И двор, и улица, и вечная на ней лужа, когда-то бывшая океаном, и чертополох, и три кустика за пустырем, бывшие джунгли..

Были времена, когда травы еще не было, но зато были травинки, много-много травин, огромных, как деревья, и не похожих одна на другую. Сколько по ним лазало и бродило удивительных существ — такие большие, такие всякие… Куда они делись?

Все уменьшается до невидимости.

Город, бывший вселенной, становится уголком, точкой на карте, сами мы делаемся пылинками. И отлетаем все дальше — от своего мира от своего уголка от себя.

Тьму, откуда являемся, помним, да, помним Вечность — какою-то иной памятью, которую осознать не можем, просто ею живем..

Так и самое раннее свое детство — подсознанием помним, сознанием вспомнить не получается… А вот во сне — может быть…

Сперва никакой ребенок не убежден, что мир, в который он попал — его мир, свой мир; слишком много всего непонятного, удивительного и страшного, слишком много всего…

Но потом, если только развитие идет не в сторону аутизма, не внутрь, а по обычной программе приспособления к жизни — вовне, — убеждаемся, начинаем все глубже верить (потому что очень хотим верить!) — да, этот мир — мой, для меня, в нем есть все, что мне нужно, и многое сверх того. Можно жить весело, жить прекрасно, жить вечно!..

Если б только не одна страшная притягательная штука, называемая «нельзя»…

(…)

…Этот мир назывался Домом. И в нем были вы — большие, близко-далекие, и я верил вам.

Мы были одно. А потом что-то случилось. Появилось Чужое. Как и когда, не вспомнить: собака ли, с лаем бросившаяся, страшилище в телевизоре или тот большой, белый, схвативший лапищами и полезший в рот: «Покажи горлышко!..» Вы пугали меня Чужим, когда я делал «нельзя», и я стал бояться.

Одиночество начало подступаться ко мне, подкрадываться, подстерегать.

Когда вы уходили, чужим становился Дом; кто-то шевелился за шкафом, шипел в уборной, стучал в окна..

…в солнечный день вбегаю со двора в наш данный дом — ноги, еще не очень послушные, несут меня сами, топ-топ, топ-топ — и вдруг черная дыра: с разбегу влетаю в зев подпола, ноги неудержимы, обрыв сознания…

Меня сразу вытащили, ничего не сломал, лишь легкое сотрясение мозга… Но с этого мига затаилась во мне стерегущая чернота..