Одинокая птица - [69]

Вчера я смогла вернуться в Асию лишь в одиннадцать вечера. После полудня дедушка с доктором Мидзутани отправились на прогулку — еще раз взглянуть на окрестных птиц, а мы с мамой остались дома, хлопотали на кухне и говорили без умолку. Вторая половина дня пролетела быстро. Не успел начаться серьезный разговор — о моем решении не посещать больше церковь, о Кийоши, Кейко и Тору, как солнце зашло, и за окнами стемнело. Мы все вместе поужинали. Кажется, доктор Мидзутани произвела хорошее впечатление и на дедушку, и на маму. Они все время уговаривали ее есть побольше и сочувствовали ей, что она такая худенькая. На прощанье дедушка подарил ей небольшую, вставленную в рамку авторскую вышивку — воробей, сидящий на ветке бамбука.

Когда я наконец попала домой, бабушка встретила меня в дверях — как всегда, в коричневом кимоно. Она еще не переоделась в пижаму, хотя ложится спать обычно в десять. Значит, бодрствовала и, возможно, не потому, что хотела на меня накинуться, а действительно волновалась. Когда она открыла дверь, на секунду с ее лица исчезло обычное мрачное выражение. Я даже услышала короткий вздох облегчения. Но тут же все вернулось на крути своя.

— Как так можно? Все воскресенье где-то шаталась, а завтра надо идти в школу.

Мою поездку она никак не прокомментировала — сделала вид, что я просто нарушила правила своего комендантского часа. Ну что ж, хранить молчаливый нейтралитет — единственное, что им с отцом остается. Вплоть до моего отъезда они будут делать вид, что я вовсе не собираюсь уезжать на лето к матери. Может, отец с бабушкой думают, что их недружественное молчание заставит меня переменить решение? Вряд ли. В глубине души они знают, что это не сработает. Я слишком люблю мать, чтобы не видеться с ней подолгу. Поэтому они не могут не отпустить меня, хотя и никогда не признаются в своем поражении. А когда я осенью вернусь, сделают вид, будто я уезжала на пару дней. И, разумеется, никогда не скажут, что беспокоились обо мне.

Взяв в буфете суп и рожок, я направилась с подносом к столу, за которым сидели мои подружки Норико и Миёко. Они принесли с собой из дома сандвичи. Их матери, как и моя, всегда срезают с хлеба корки. Экономная бабушка Шимидзу никогда этого не делает.

«Во время войны, — назидательно говорит она, — у нас не было никакой еды, кроме риса, вымоченного в воде. Ты не знаешь, что такое голод. Выкидываешь хорошие продукты, не понимая, как тебе повезло, что ты живешь в мирное время».

Мать тоже во время войны голодала, но она не трясется над каждым куском. Когда печет хлеб, то, готовя мне сандвичи, всегда срезает хрустящие корки. Если бы бабушка увидела это, пришла бы в ярость. Представив себе ее свирепое лицо, я улыбнулась.

— Садись, Мегуми. Что тебя так рассмешило? — спросила Миёко, охочая до шуток и розыгрышей.

— Да так. Наши семейные дела — долго рассказывать.

Кстати, я еще не говорила подругам, что собираюсь уехать на лето к матери. Разумеется, они будут очень рады за меня, но это слишком важное событие, чтобы обсуждать его заранее. Как бы не сглазить. Пусть лучше перемывают косточки Рейко. У нее наконец-то состоялось первое свидание с таинственным незнакомцем.

— Рейко совсем потеряла голову, — щебечет Миёко. — Они ходили в парк развлечений в Наре и целый день катались на русских горках.

— Рейко — на русских горках? — с удивлением спрашивает Норико. — Да она же панически боится высоты. В прошлом семестре даже не смогла взобраться на гимнастическое бревно. Расхныкалась, будто ее режут. Редкая трусиха.

— Трусиха, но этот парень сказал, что он обожает скорость. Когда ему будет восемнадцать, он станет автогонщиком.

— Ну что же, Рейко надо готовиться заранее. Ты представляешь ее в гоночном автомобиле? Она и на велосипеде ездит только по ровной дороге. Вниз по холму ни за что не съедет, заключила Норико, и обе мои подруги расхохотались.

Я ничего смешного в этой ситуации не вижу. Девочка, смертельно боящаяся высоты, вынуждена целый день кататься на русских горках. Вот что значит любовь! Мне даже стало жаль Рейко. Но я не хочу спорить с подругами и вяло поддерживаю разговор.

Я их не увижу целое лето, и вполне возможно, что осенью, когда вернусь, почувствую себя здесь не в своей тарелке. Я буду жить на два дома: летом — у матери, а во время учебного года — у отца. Какой же дом будет настоящим или я вообще буду ощущать себя бездомной? Давным-давно, когда я впервые прочла подробные статьи о космонавтах, мне стали сниться кошмары, будто я сижу в космическом корабле, который совершает бесконечные витки вокруг Земли, но никогда на Землю на вернется. Нечто подобное мнится мне и сейчас.

Подружки продолжают трепаться. Норико, размахивая вилкой перед носом Миёко, пытается ее в чем-то убедить. На сей раз они расхохотались чересчур громко, и на нас обернулись девочки из двенадцатого класса. Кроме нас троих, десятиклассниц в кафетерии нет. В основном сюда заходят выпускницы, считающие себя слишком взрослыми, чтобы таскать из дому завтраки. Так, во всяком случае, говорят мои одноклассницы, у которых есть старшие сестры. В их семьях тоже бывают свары. Двенадцатиклассницы препираются с родителями по поводу одежды и косметики.