Одиночество волка - [5]

«Ладно! — промычал довольно. — Растопим и печку… Попотрошим и птиченьку. А потом уж побегим далее».

Дед Лехин когда-то уходил на фронт вместе с М. — Машиным отцом. Отец ее вернулся с одной рукой, а деда не стало, погиб смертью храбрых. Так и остался Леха для Машиного отца желанным человеком. Отец у пацана был гиблым, пил. А дед… Машин отец похоронил земляка на чужой земле, похоронил после боя. И чужие дожди льют на могилу сибиряка. Много их, могил, на земле. А это дорогая для дяди Родиона. Отцом ли, дедом хотел стать для несчастного Лехи.

От самого первого привода в милицию до этой судимости дядя Родион поддерживал морально Леху. В эту студеную ночь, оказавшись с ним, дядей Родионом, с глазу на глаз, Леха почувствовал, что крепко устал, соскучился по жизни в теплой избе, с валенками, с разбросанными игрушками по полу, с недопитым в банке грибом, прикрытым чистенькой марлей. Он прислонился к большой русской печи, глядел на торопливо одевающегося дядю Родиона искоса, потому что по-другому, даже на таких людей, уже смотреть не мог.

Дядя Родион путался в теплых ватных штанах, болтая пустым рукавом рубахи, и повторял: «Да ты садись! Да ты садись и раздевайся!»

Наконец, он надел штаны и валенки, накинул ватник и, оглядываясь, начал готовить на стол.

— А Маша где?

— Маша-то? — деланно весело, переспросил дядя Родион. — А где ей быть? На посиделки побежала. И Витюху забрала…

Беглец прощупал комнату с ног до головы, зацепился взглядом на мужской гимнастерке, прикинул, что она велика для дяди Родиона.

Дядя Родион увидел его эту зацепку.

— А это гость у нас.

— Кто?

— А Ваньки, что из Чернигова. Родственника твоего. Студент. Они тут…

— Ладно, дядя Родион. Не надо рассказывать. Я ведь так это.

— Ну, коль так… Ищут тебя, Лексей.

— Знамо ищут. Их дело искать.

— Ты что же, в самом деле убег?

— Убег.

— Тебе же три месяца осталось всего, Лексей.

— Три месяца.

— И чего же ты так…

— Погоди, дядя Родион. Я тебе покажу одну штуку. Ежели что в ней не поймешь, спросишь. Я объясню. Вот эта штука.

Леха подал порядком истертую бумагу — видно, немало уже носил. Родион надел очки, внимательно посмотрел на бумагу.

— Письмо, что ли?

— Письмо, письмо… Ты читай. Вслух читай!

6

Издевательское это было письмо. Писал его в тюрьму Лехе какой-то Козлов. Писал так: вот, мол, в письме и встретились! Съел, Леха? Да, ты меня избил. Но что же? Я теперь на свободе, а ты — тянешь за меня срок. И я этому очень рад. Я рад, что тебя посадили. И рад, что дружков твоих чуть к стенке не поставили. Я был бы еще больше рад, чтобы тебя расстреляли. Таких, как ты, нужно уничтожать. Вы все подонки. И будешь ты, Леха, подонком до конца своих дней. А я живу — кум королю и сват министру. А помнишь, как ты мне говорил: «Ты — ноль, ты — доходяга, и харчи твоих воров-родителей тебе не помогут. Так и будешь ты доходягой. И ни одна баба не полюбит тебя». Так вот, Козел ваш бывший, теперь под сто кило, не харя — будка, и бабы лучшие в постель с бывшим доходягой с радостью ложатся. У Козла денег по-прежнему навалом. А Лехе в тюряге только и остается, как пишут в газетах про тюрьмы, какого-нибудь малолетку изнасиловать. Но ведь за то срок еще потянешь…»

Леха подошел к дяде Родиону, взял письмо.

— Хватит. Далее там еще злее…

— Ты потому и убежал? — Дядя Родион поднял очки к жиденьким своим волосикам, что взъерошились на голове; глаза у него сузились, беспокойно забегали.

— Вот ты, дядя Родион, говорил мне… Что все, дескать, у нас в ажуре. Ты… Впрочем, к месту и не к месту это доказывал. А, видишь, как у нас плохо, ежели людишки, подобные Козлу, смеют насмехаться. Они, ты знаешь, мало того, что живут лучше всех — им еще подавай издеваловку…

— Погоди, погоди… Ты, спрашиваю, и убежал потому?

— Убежал я не потому. Это я уже недавно, может, пять-шесть часов тому убежал из-за Козла. Кто-то же должен из нас, пятерых, кому он жизнь сломал, наказать его. Вижу, в моем деле, в которое впутался, можно и не наказать. Из пятерых я только могу сделать это.

— А ко мне-то что пришел? Я в мести тебе не помощник. Простил бы ты его. И повинился властям. Ну дадут за побег еще год-другой. Отсидишь. А так… К стенке могут поставить за убийство.

— И что? Он-то от стенки выкрутился. А они… Они… Они лежат там. И лишь я да еще один в живых.

Тут загремела дверь. Кинулся Леха в угол, за занавеску. Дядя Родион побледнел, очки у него свалились со лба. Кто-то размеренно входил в сени.

7

— Вспомнил! — крикнул Волов. — Вспомнил! Духов… Алешка… Я же с ним в одном вагоне ехал… Да, да! Здешний. Помню.

Они сидели рядом — Волов, Хатанзеев и некто Местечкин. Из части уезжали они втроем. Местечкин, узнав о планах Волова заработать, жадно стал просить у Ивана вызов на себя. И уговорил таки. Можно, конечно, понять и Местечкина. Жизнь ожидается не такая сладкая. Отец плотничает в колхозе, мать в свои пятьдесят пять настолько износилась на буряках, старуха-старухой. Дом тоже старый, если его перестраивать, по крайней мере тысяч двадцать одного кирпича надо. Местечкин думал перед дембелем так: устроиться на кирпичный завод, там, говорят, можно выгнать до трехсот, да кроме всего каждому из работающих дают в пределах определенной нормы кирпич бесплатно. На примете у Местечкина девчонка, в Иванково она попала после Чернобыля. Эта девчонка шустрая и бедовая, как сам Местечкин, приезжала к нему в часть с матерью Местечкина. Там, видно, и обкатали идею севера и заработка.