Одиночество - [57]

— Зато при Советах мало брали! Довольно, поигрались! А не хотите — езжайте за тридцать верст.

Мужики пришли в комитет.

Фрол Петрович вызвал Селиверста.

— Ты что это мародерствуешь?

— Помолчи, — пробурчал Селиверст. — А вона ваш же комитетчик Федот просорушку пустил — сколько берет? Небось не прогадывает?

Фрол Петрович развел руками: дескать, не сдается мельник, покченные старики, его власть.

Старики поехали в Грязное к Сторожеву. Петр Иванович вызвал Фрола Петровича и Селиверста.

— Двадцатую меру брать! — приказал он мельнику. — Не то Антонову пожалуюсь.

Селиверст зло посмотрел на Сторожева и объявил, что мельницу закроет.

Сторожев хрустнул пальцами. Не дело мельницу закрывать — чем полки снабжать?

Ладились с Селиверстом битый час — насилу усовестили. Согласился мироед на шестнадцатой мере.

Комитет объявил было вольную торговлю, в селе лишь посмеялись — чем торговать: молоком, что ли?

Школа пустовала. Баптист-председатель собрал мужиков: надо-де школу бы открыть. Но чему учить? Где учителя взять? Опять же насчет божьего закона — от Антонова никаких приказов насчет бога не поступало: отменили его, ай он еще жив-здоров?

Мужики покряхтели, покурили и разошлись.

Во всем прочем комитет распорядился толково: попу мирским приговором вернули тридцать три десятины церковных земель, и дьякону тоже, и псаломщику. Фрол Петрович бесился, мир матюкался, но баптист помянул о том, какие друзья Петр Иванович с попом, и старики замолчали.

Выучились, дьяволы, слушаться!

Крепко заботился баптист и о том, чтобы очистить село от всякого соблазна.

Однажды вечером к жене уехавшего на станцию Никиты Семеновича пришел сам председатель комитета и два милиционера, приказали Пелагее завтра же уходить из села, пообещав в противном случае в щепки разнести избу. Пелагея, рыдая, упрашивала отменить приказ: без рук и глаз останется, мол, хозяйство, коровы и овцы, куры и гуси. Баптист дал ей три часа на сборы и ушел. Пелагея завернула в узел самое что ни на есть лучшее в доме — одежду, белье — и отправилась в путь. Близ кладбища ее задержали милиционеры, узел отобрали, вернули два платья и велели, не оборачиваясь, уходить.

Таким же манером комитет выпроводил из Двориков Матвея Бесперстова и всех, кто был некогда замечен в дружбе с коммунистами. Все добро выселяемых людей баптист отправлял в волостной комитет, но и себя не забывал: щедро возмещал протори, что нанесли ему красные, — у него была своя кузница, Листрат ее отобрал.

5

Сторожев, взяв Токаревку и пробив брешь в обороне красных, неуклонно продвигался на юг. Но однажды ему не повезло: под Хопром отряд его был почти целиком уничтожен.

На обратном пути, взбешенный неудачей, Сторожев ворвался в маленький коневодческий совхоз.

Было дело ночью, падал редкий снег.

Антоновцы порубили охрану, схватили начальство. Заведующий совхозом не успел одеться, сидел в подштанниках, по лицу текла кровь: один из людей Сторожева, отнимая у него наган, ударил его прикладом по голове.

Сторожева в схватке ранили в плечо, рука повисла как плеть, он был свиреп, как никогда.

— Коммунист? — спросил он заведующего.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Судить будем, — решил Сторожев. — Собрать народ!

Конники будили тех, кто спал, тащили людей из соседнего села, ударили в набат. С постели подняли помятого сном попа; он приплелся с епитрахилью и святыми дарами.

Народ согнали в контору совхоза; иззябшие, испуганные люди дрожали. Два фонаря, принесенные с конюшни, освещали похожее на сарай помещение — грязное, заплеванное.

Сторожев пошептался с попом и назначил судьями трех мужиков — на них показал поп как на надежных людей.

Два старика и средних лет бритый крестьянин, бледные и угрюмые, слушали Сторожева, вытянувшись в струнку.

— Чтобы судить, как совесть подскажет, — внушал он судьям. — А там сами понимайте, что к чему.

Ввели совхозное начальство: руки у всех связаны, за спиной каждого — вохровец.

Допрос начал Сторожев. Шорох и шепот смолкли. Слышно было, как потрескивало в фонарях пламя.

— В бога веруешь? — спросил Петр Иванович заведующего.

— Ни в бога, ни в черта. И больше отвечать тебе не буду.

Сторожев вытащил из кобуры револьвер.

— Ничего не скажу! — закричал заведующий.

— Погоди, скажешь, — прошипел Сторожев. — А ну, ребята, всыпать ему!

Пятеро вохровцев ринулись к заведующему, повалили на пол, один сел на ноги, другой — на голову. Засвистели плети. Били молча и долго. Заведующий безмолвствовал, словно он был мертв.

— Воды! — приказал Сторожев.

Избитого окатили ледяной водой, подняли на скамью, он открыл глаза.

— К стенке! — приказал Сторожев.

Заведующего подвели и поставили к стене. Петр Иванович выстрелил.

Заведующий упал, из простреленной головы струей била кровь.

— Начинай! — крикнул Сторожев судьям.

Те молчали.

— Ты кто? — обратился Сторожев к сухонькому, седому, наголо бритому старичку.

— Агроном.

— Жид?

— Еврей.

— Это твой прадед Христа продал? Старичок молчал.

— Ты что молчишь? Тебя спрашивают! Сколько земли у совхоза?

— Четыре тысячи десятин.

— Раньше что тут было?

— Имение Безрукова.

— Сколько земли было?

— Четыре тысячи триста десятин.

— Вот, мужики, большевистские порядочки: четыре тысячи десятин под советское имение, а триста десятин вам. Нате, дескать, подавитесь!