Одиночество вдвоем - [6]

— Зачем! У тебя здорово все получается. Подумай, сколько пользы ты приносишь своему ребенку: меньше риска заработать гастроэнтерит, повышается интеллект. Ты знаешь, что вскормленные грудью дети имеют намного больше шансов поступить в университет.

Это означает, что мой сын сможет уйти из дома в восемнадцать лет — просто здорово, не то что в тридцать семь лет лежать на ковре и требовать хрустящий картофель и выглаженные брюки.

Марта кладет короткопалую руку мне на колено.

— Послушай, одна женщина сделала резиновый мячик из эластичного бинта. Она делала его неделями, прежде чем родился ребенок. Когда малыш сосал ее грудь, она зубами впивалась в этот резиновый мячик.

— Хочешь печенья? — спрашивает Констанс, предлагая тарелку с разноцветным, усыпанным сахаром печеньем.

Констанс, моя неофициальная свекровь, принесла печенье, которое сама испекла. Мы с Джонатаном еще не женаты. Мы просто еще не успели, так как ребенок был зачат прежде, чем мы успели хорошенько узнать друг друга.

— Я кормила Джонатана молочной смесью. Клала в бутылку сухарь, чтобы сделать смесь густой, и наполняла его брюхо так, что он спал целых двенадцать часов, — Констанс, маленькая, вечно занятая женщина, с рассыпанными перманентными волосами, сказала это с серьезным видом. — Он был обжора, но я приучала его к режиму. Тогда мы еще следили за этим, — добавила она, веером раскладывая на блюде аппетитное печенье. — Ходил ты на горшок в четырнадцать месяцев? — обратилась она к Джонатану.

— Я не помню, — быстро говорит он.

— Ходил, ходил. Еще неумело. Правда, был один серьезный инцидент, в обувном магазине, но персонал был настолько добр, что нам разрешили воспользоваться служебным туалетом.

Джонатан, опустив голову, грустно улыбался.

— Когда ему исполнилось два года, — трещала она без умолку, — я сняла его ночные целлофановые штаны и сказала: «Нам ведь не нужны они больше, не так ли?»

Джонатан поправил носок.

— Именно так все и было.

Из моей набухшей груди льется молоко. Ребенок приникает к ней и, жадно глотая, давится, затем снова припадает и снова выпускает сосок со струящимся молоком. Я останавливаю поток, прижимая сосок ладонью. Джонатан наклоняется и бумажной салфеткой вытирает пузырьки вокруг моей груди.

— Может, тебе не надо сильно сжимать, — советует Марта.

— Пойду готовить обед, — говорит Констанс. Ящики на кухне с треском открываются и закрываются. — У тебя есть какой-нибудь фарш? — раздается ее голос из кухни.

Ребенок кашляет, выплевывая молочную слюну. Я опрокидываю его себе на плечо и похлопываю по спине, выталкивая из него воздух вместе с творожной массой.

— Поверь мне, скоро станет легче, — говорит Марта, беспомощно закатывая глаза. Потом с хрустом доедает последнее аппетитное печенье и вытирает руки об обтягивающие коричневые брюки. Под вязанием, брошенным Констанс, она находит свою сумку. — Джонатан может помочь. Конечно, сам кормить он не может — у него для этого нет нужного прибора, но помочь намотать и привести в порядок нитки папа в состоянии. Кстати, Нина, знаешь, в чем заключается путь к успешному кормлению грудью? — Она облизывает засахаренные губы. — Необходимо заботиться о себе. Любить себя. Говорить: «Я могу быть матерью, но у меня тоже есть потребности».

— Да! — подхватываю я с большим энтузиазмом.

— Тебе везет, что есть человек, который тебе помогает. Она благодарно улыбается Джонатану и быстро устремляется к блестящей черной двери на свою следующую встречу. Там ее ждет молодая мать, которая прекрасно справляется со своими обязанностями и собирается кормить грудью ребенка до тех пор, пока он сам не сможет устроиться у телевизора и посмотреть фильм для восемнадцатилетних.

Джонатан снял с меня спящего ребенка.

— У тебя, должно быть, в груди скороварка, — пробормотала Констанс.

Я снова села на диван, сознавая, что одна грудь, напоминающая головку жирного сыра «Стилтон», торчит наружу.

— Переведу его на молочную смесь.

Констанс вынырнула из кухни с пакетиком растворимого кофе с молоком марки «Бистро». Мы такой не пьем: видимо, она купила для себя. Держа пакетик в одной руке и чайную ложку с порошком серого цвета в другой, она смотрит на ребенка. Он лежит на диване, насосавшись грудного молока, в ожидании, когда его уложат в детскую кроватку. Розовые ножки и ручки неуклюже вывернуты, как у поломанной куклы.

— Забавно, — говорит Констанс. — Он совсем на тебя не похож.

Наша квартира расположена на нижнем этаже трехэтажного викторианского дома. В коридоре нет рекламной «макулатуры», нет бродячей без присмотра восточно-европейской овчарки. У Джонатана перед домом раскинулась квадратная лужайка, которая начинается сразу у входной двери в квартиру. Он умостил ее старыми плитами (чтобы меньше ухаживать) и окаймил металлическими баночками из-под лаванды (для аромата). За домом тоже был дворик, где Джонатан планировал посадить много растений, бамбук и вьюны.

Он живет здесь уже несколько лет. Первым делом, едва успев въехать, он избавился от всего безвкусного, что оставили ему в наследство прежние жильцы. Прежде чем начать обновление, Джонатан предусмотрительно сделал поляроидные фотоснимки квартиры. Его мать думала, что он не должен выбрасывать из дома все еще прекрасно работавшие сантехнику и арматуру. Но Джонатан не послушал ее и вслед за всем остальным торжественно выбросил выцветшие бархатные шторы и пахнущий аммиаком ванный коврик. Поляроидные фотоснимки соседствовали в альбоме с фотографиями, на которых красовались в бархатисто-ванильных и голубых тонах обновленные комнаты.