Одиночество - [8]

В последнее время Тома не думал о том, что с кем-нибудь он может тут столкнуться, потому появление обходчика застало его врасплох. Он заметил его лишь тогда, когда огонек сигареты блеснул совсем рядом. Обходчик поздоровался и, не садясь, долго смотрел на звездное небо, затем глухо проговорил.

— Пришел поговорить по-мужски… Давно ты околачиваешься тут. Но тому, что ты задумал, не бывать… Знай, у меня нет лишней дочери, чтобы дарить ее грузчику.

Последнее слово он проговорил сквозь зубы, будто выплюнул. То, что сказал обходчик, было так неожиданно и обидно, что в первое мгновение Тома не мог осмыслить, а когда до него дошло, обходчика уже и след простыл. Еще раз спина его мелькнула в освещенной двери домика и пропала.

Тома встал и, не разбирая дороги, поплелся к своему шалашу. Лицо его горело, будто от пощечины. В голове роились суматошные планы отмщения, а обида постепенно переплавлялась то в ненависть, то в гнев, то в презрение к самому себе. Это над ним насмехаются какой-то обходчик и его дочь? Что они из себя воображают? А мне что так уж приспичило? Мало ли на свете девушек?.. Но вечером, когда он смежил веки, гнев его притаился, в памяти всплыли испуганные глаза Марги… И он долго пытался прогнать их.

Тома старался забыть о той прискорбной встрече с обходчиком. Пробовал казаться веселым, шутить, но шутки не получались. Вместо того чтобы рассмешить людей, они обостряли отношение к нему. Одна такая неуклюжая шутка чуть было не стала причиной драки с Политическим. Увидев поднятые для баталии лопаты, Динка бросился разнимать драчунов. Какой-то плоский и в то же время широкогрудый, Политический был похож на карпа, выброшенного на песок. Задыхаясь от бессильной ярости, он норовил подскочить поближе к Томе, но Динка не давал ему…

— Слюнтяй, ну обзови, обзови еще меня кулацким прихвостнем! Попробуй, слюнтяй!..

Тома, подняв лопату, не отрывал взгляда от его плоской шеи. «Шарахну — и конец… Сделает еще один шаг, и я ударю…» Но Политический разгадал его намерения и вдруг обмяк. Огромная лопата его загребла кучу тяжелого мокрого песка, остановилась, как бы раздумывая, куда двинуться, затем привычным движением кинула груз на решето. И снова он закачался, подчиняясь ритму работы. Настороженный Тома греб нагнувшись. Все было против него, весь мир. Руки чесались сломать лопату, в щепки разнести тяжелые носилки. Провалиться бы, что ли, сквозь землю? Обида, нанесенная обходчиком, душила его. «Грузчик! Какой я грузчик!» Но вот на глаза попадалась широкая спина Политического, и неожиданная мысль сражала его: а ведь прав он, этот путаный человек… Все сверстники Томы определились в жизни, нашли профессию, и только он отдает свои лучшие годы лопате, рядом с этим кулацким прихвостнем, живет умом Старика. Всегда это, что ли, будет? Разве он не видит, как у него на глазах вырастает сказочный город, трубы прут, как грибы после дождя, а он жарится тут попусту. Видите ли, отцу буйволы нужны… Ну раз ему нужны, то вот к его услугам решето, лопата, река в придачу, пусть зарабатывает… При этой дерзкой мысли Тома распрямился, и был миг, когда он решительно сбросил бы с себя опекунство Старика. Но когда взглянул на загоревшую до черноты спину, старческие узловатые руки, то стыд опалил его. Жалость к этому сгорбленному трудом человеку сжала сердце, стеснила дыхание, и звон лопаты о гальку снова показался ему малиновым звоном.

Грузчик!.. Значит, и Динка грузчик?.. Пусть не думает паршивый обходчик, что если он ездит на государственном велосипеде, то полезнее нас.

И работа и усталость скоро погасили мысли. Остался лишь скрежет лопаты, раскаленные солнцем камни, пестрые тени сита и песок, этот желтый мелкий песок — от нестерпимого блеска его так устают глаза.

8

Похолодали вечера. По утрам Тома просыпался от стариковского кашля и прохладного ветерка. От его дуновения вот уже несколько дней как перестала шуршать камышовая крыша, влажная от дождя и росы. Даже восходы сделались какими-то ненастоящими. Утреннее солнце иной раз смахивало на красневший глаз заспанного человека.

Наступала осень. Редкими гостьями стали грозы. Посерело небо. Далекие горные вершины Медвежьи Уши спрятались за белесой дымкой. А вода в реке неудержимо поднималась, угрожая в скором времени выжить с берега добытчиков песка. Река наступала медленно, но уверенно. Как расчетливый землемер, она ежедневно раскраивала пойму на маленькие островки, а потом стирала их.

Этот день был последним. К обеду река стала полновластной хозяйкой своих владений.

Тома оттащил мокрые носилки на берег и вздохнул:

— Конец!..

Река, покачивая своей охристой спиной, волокла на себе валежник, и текла, текла. Она знала, куда торопится, готовилась к этому путешествию все лето, и теперь никто не мог ее остановить.

Рабочие, бессильные против стихии, разбрелись по берегу, каждый занятый своими мыслями. Еще одно лето прошло-прокатилось, еще одну частицу жизни оставили они на берегу, и река спешила смыть, стереть ее навсегда.

А они прощались… Каждый с чем-то прощался. Старик заглядывал в свой шалаш, оглядывал закопченные ивовые прутья, и ему было жаль оставлять их. Динка не мог оторвать взгляда от глубокого омута и, наверно, заново переживал смерть Длинного. Тома исподтишка поглядывал в сторону дома обходчика. И только Политический торопился убраться, смешаться с однообразным потоком людей. Он забросил за плечи сумку и не сводил глаз с серой полоски шоссе. Его настораживал еще совсем далекий шум мотора, и он из-под ладони подолгу вглядывался в осеннюю даль.