Одиночество героя - [42]

— Очень наглый кот, — пожаловался Климов. — Все время хочет жрать. Хотя не голодный… Да вы снимайте, снимайте обувку, на печке враз просушим.

Принес толстые шерстяные носки и разношенные домашние тапочки.

— Вот, пожалуйста… Не стесняйтесь.

Гость не стеснялся. Стянул потерявшие форму, набрякшие ботинки, чуть ли не сорвал городские, фасонистые носочки и натянул на посиневшие ступни шерстяные. Блаженно отдувался:

— Ох, хорошо-то как… Простите, я не представился. Иван Алексеевич Старцев. Герасим Юрьевич доводится мне шурином. То есть женат на моей сестре…

— Видно, большая нужда, раз решились на такое путешествие. Возможно, вам нужен другой какой-нибудь Климов? В другом районе? Лесничество большое, а Климов — фамилия распространенная.

Гость держался молодцом, хотя, по всей видимости, был в панике.

— Вы же работали с Поповым в одной организации?

— В сорок четвертой школе? Возможно… Всех не упомнишь. У вас фотографии его нет с собой? Или записочки какой-нибудь?

Внезапно тайная неугомонность, которую Климов сразу в нем подметил, проявилась в глазах гостя насмешливой улыбкой, и Климов почувствовал, что этот человек заслуживает не только сочувствия, но и уважения.

— Вы меня зачем-то разыгрываете, а между прочим, ваш друг ранен, его чуть не отправили на тот свет. Он лежит в Первой градской, ему сейчас не до записочек.

Климов не проявил интереса, занялся приготовлениями к чаепитию. Протер вафельным полотенцем чашки, ополоснул чайник и бросил заварку. Достал из рюкзака печенье, колбасу, масло. Нарезал хлеб. Долил чайник кипятком и накрыл ватным капюшоном.

— Прошу, Иван Алексеевич. Перемещайтесь за стол.

Гость переместился.

— Курить у вас можно?

— Пожалуйста, вот пепельница… И кто же посягнул на вашего шурина?

Иван Алексеевич щелкнул зажигалкой, пустил дым к открытой форточке. Для него в происходящем не было ничего неожиданного. Он приехал без особой надежды (на что надеяться?), просто потому, что больше некуда было ехать. Увидев Климова, медлительного увальня, который явно себе на уме, окончательно убедился, что напрасно потратил время. Тоска подкатывала к горлу, точно изжога.

— Да что там, хорошо не убили… Мало ли кого теперь ранят и убивают. Вы вон его вспомнить не хотите, а Герасим на вас надеялся. Сказал, за вами должок.

— Так и сказал?

— Я же не мог придумать.

Климов мерно жевал бутерброд с колбасой. Вкусная колбаска, с чесночком, с жирком, местного производства. Видно, Настенька сунула по блату.

Он уже понял, что придется срываться с места. Если полковник ранен и прислал за ним, значит, выбора у него не было. Точнее, не было выбора ни у полковника, ни у него, Климова. Но это рушило с таким трудом налаженную за три года душевную тишину. Проживи он здесь еще хоть с годик, наверное, уже попросту не услышал бы сигнал из того проклятого мира, который оставил навеки. Но сегодня услышал. Деваться некуда. Хотя должником себя не чувствовал. Ни перед кем из земных людей, в том числе и перед полковником, Климов не чувствовал себя должником. Объяснялось это просто. Того человека, за которым водились долги, больше не существовало, но ведь полковник Попов мог этого не знать. Какая-то мразь выпустила в него пулю, и он послал гонца к тому Климову, с которым когда-то они дружествовали, из одной большой тарелки хлебали помои и улыбались друг другу сочувственно, когда становилось невмоготу. Климов был смущен, моральная проблема казалась неразрешимой.

— Боже мой, — пожаловался гостю. — Надо было бежать на Урал, там бы меня никто не разыскал.

Иван Алексеевич то ли понял его, то ли нет.

— Вы ошибаетесь. Разыскать человека можно везде. Было бы желание.

Климов подлил кипятка в чашку.

— Рассказывайте, Иван Алексеевич. Рассказывайте, кто за вами гонится.

— Думаете, это имеет смысл?

— Раз уж вы здесь, конечно, имеет.

Рассказ занял немного времени. Ивану Алексеевичу неловко было исповедоваться перед незнакомым молодым человеком, и какие-то фрагменты своей истории он оставлял за скобками. Особенно то, что касалось Оленьки. Климов ни разу его не перебил, только кивал ободряюще. Иван Алексеевич не мог понять, о чем он думает. Серые глаза Климова ничего не выражали, абсолютно ничего: ни сочувствия, ни удивления, ни осуждения. И кивать так, как кивал Климов, вполне мог робот-болванчик. На какой-то миг Иван Алексеевич заподозрил, что собеседник, которому он изливает душу, не совсем вменяем, одичал в лесу до такой степени, что с трудом воспринимает человеческую речь. Вдогон за этой мыслью явилась другая: нечего ему здесь рассиживать и зря молоть языком, а… Увы, за этим «а» не следовало продолжения, за ним открывалась страшная, зияющая пустота.

— Ну вот, — пробормотал он, — в основных чертах…

Все с тем же бессмысленно-ободряющим выражением Климов спросил:

— Палец с вами?

— Извините?..

— Палец, который вам прислали, где?

— Ах вот вы о чем… Остался дома… Зачем он вам?

— Вы уверены, что это живой палец, не муляж?

— Абсолютно уверен. Я же не сумасшедший.

Климов долил себе чаю. Иван Алексеевич к своей чашке не притронулся. Зато курил третью сигарету подряд. В глубине его сердца затеплилась робкая надежда. Для нее вроде не было никаких оснований, но тем не менее. Может быть, он погорячился, когда сказал, что он не сумасшедший.