Одиннадцатый удар товарища Сталина - [2]

«Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывал, что «завещание» Ленина было адресовано на имя ХШ съезда партии…»[1]

И еще один факт. Ленин, диктуя «завещание» 24 декабря, просит, по свидетельству секретаря Володичевой, «чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, может быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно было быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти». Володичева же с тем, что он диктовал на протяжении 4 минут 23 декабря, уже ознакомила Сталина, Троцкого, Бухарина, Орджоникидзе, Каменева… Им же немедленно и сообщила об этой просьбе. Все знакомые с началом «письма к съезду» договорились никому «ни словом, ни намеком», и в первую очередь Ленину, не говорить о том, что они его прочитали. Что диктовал Ленин впоследствии, никто не знал. Этим также воспользовались. Судя по всему, начало этого письма съезду не представили, так как в этом случае Сталин, с его феноменальной памятью, безусловно бы догадался, что это лишь продолжение написанного перед XII съездом.

По решению президиума, это письмо оглашается по делегациям, фактически доводится до сведения всего съезда. Сталин тут же просит отставки, но все единогласно обязывают его оставаться на этом посту.

Вторично сплетню, уже по поводу «скрытого завещания Ленина», пустил Истмен, американский коммунист, впоследствии изгнанный из партии. Потолкавшись в Москве среди троцкистов и набравшись всяческих слухов, он издает книгу «После смерти Ленина», где не жалеет красок для очернения нашей страны. В ней муссируются слухи о «завещании Ленина». Члены Политбюро потребовали у Троцкого, который некоторое время находился в связи с Истменом, публично от него откреститься, что тот и сделал:

«Никакого «завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношений с партией, как и характер самой партии, исключали возможность такого «завещания». Под видом «завещания» в эмигрантской и иностранной буржуазной печати упоминается обычно одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка…

Всякие разговоры о скрытом или нарушенном «завещании» представляют злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии».[2]

Это пишет сам Троцкий! Сталин, тем не менее, ленинское письмо публикует 10 ноября 1927 года в «Правде», оно входит в 10-й том его сочинений. Казалось бы, вопрос исчерпан. Оказывается, нет. На XX съезде КПСС именно «завещание» Хрущев положил в основу своей антисталинской кампании.

«Для многих делегатов съезда стало открытием процитированное ленинское «завещание» с оценкой личности Сталина, запрещавшееся на протяжении десятилетий».[3]

В докладе на этом съезде в ночь с 24 на 25 февраля 1956 года (о многом говорит, что этот «тайный доклад» еще раньше был прочитан западными радиоголосами и на второй день появился в американской газете «Нью-Йорк Тайме»!) Хрущев снова цитирует «добавление к письму Ленина, но уже в своей редакции: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в отношениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на его место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что…» Здесь ленинский текст разрывается многоточием, и далее: «…это не мелочь или такая мелочь, которая может получить решающее значение».

Хрущев изъял ключевую ленинскую фразу: «Но я думаю, что, с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».

Ленин грубость Сталина замечал лишь сквозь призму его отношений с Троцким, да и то в период до XII съезда партии. Сталин не спорил:

«Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию… Но грубость не есть и не может быть недостатком политической линии или позиции Сталина».

И действительно, Ленин никогда не говорил о политических ошибках Сталина! Как тут не вспомнить ленинские характеристики остальным вождям! Небольшевизм Троцкого, неслучайность октябрьского эпизода Зиновьева и Каменева, не вполне марксистские воззрения Бухарина, невозможность в политическом плане положиться на Пятакова. Жизнь подтвердила правильность ленинских оценок. Политическая неустойчивость не случайно бросила их в объятия к Гитлеру. Страну они решили спасать по-своему: сдавшись на милость победителя…

На процессах подсудимые даже и не оправдывались…

Зиновьев: «Что я могу сказать в свою защиту, если слева от меня на скамье подсудимых сидят троцкистско-фашистские террористы, засланные в СССР из Германии, Натан Лурье и Моисей Лурье, а справа — В. Ольберг, тоже засланный в СССР из Германии? Мы, троцкистско-зиновьевское подполье, превратились в филиал гестапо.»