Один выстрел во время войны - [84]

— А зачем говорить? Пусть это будет нашей тайной… Это касается только тебя и меня.

Таня верила, что этот вечер только для них двоих. Но она не представляла, как придет в подвал и ничего, ровным счетом ничего не скажет.

— До завтра, — шепнул Павловский, разжимая руки.

Она побежала легко и весело, лишь один раз оглянулась и увидела, что он стоит и ждет, когда она добежит до своего подвала. На ступеньках у самого входа оглянулась еще раз — его уже не было. «А Дмитрий?!» — острой тревогой прорезала мысль. Ощущение вины охватило ее. Она прислонилась спиною к двери и заревела. Плакала долго, с рыданиями. Лишь когда почувствовала, что ноги коченеют, вытерла слезы, набрала грудью воздуха, пытаясь успокоиться.

В подвале было тихо, мрачно, душно. Все спали. Одна Алевтина сидела на табуретке, ожидая постоялицу.

— Ты чего… допоздна? — еле слышно, приподнялась она навстречу.

— Людей кормила…

Таня разделась, подула на руки, отогревая.

— Чегой-то смурная? Иль что там?..

— Нет, ничего, — торопливо ответила Таня. — Устала… Больше ничего…

— Ну, давай спать…

Павловский бездумно глядел на звездное небо. Снег под валенками скрипел по-мирному, как в недавние памятные зимние каникулы, беспокойство за дела станции отступило под натиском радости встречи с Таней. Ему казалось смешным воспоминание о Жене Козловой, когда рядом, совсем рядом жила такая девушка. Он чувствовал ее, слышал дыхание, улавливал запах белой овчины на воротнике ее пальто… «В жизни все должно уравновешиваться, — философствовал он. — Трудности, тревоги — с одной стороны, радости и счастье — с другой». Он считал закономерным, что именно ему встретилась Таня.

Сколько помнил себя Олег, он не знал отказа своим желаниям. Единственный ребенок у родителей, единственный внук у бабушки… А почему ему должны отказывать? Ведь земные блага для того и существуют, чтобы ими пользовались. Почему, допустим, Карунный или Гудков должны иметь большие права, а значит, и всевозможные блага, а он, Павловский, нет? Несправедливо будет, если такое случится. Он как личность обязан противостоять несправедливости, в какой бы форме она ни проявилась. Вот так и с Таней. Судьбе угодно, чтобы именно он, Павловский, встретился с такой девушкой. Значит, она и должна быть с ним…

«Как она без капризов позволила целовать себя. Вот какая чистота неиспорченной натуры!» — восторженно думал Павловский. Ему хотелось, чтобы она пришла в его купе старого служебного вагона, поставленного еще Карунным. Там тепло и уютно, и Тане было бы неплохо отдохнуть в более-менее нормальных условиях. Еще одно купе занимал теперь Гудков, но к нему был отдельный ход; они вроде бы даже и не соседи, поскольку встречались только в штабном пакгаузе или на станции, то есть в рабочей обстановке. Павловский дал себе слово обязательно предоставить как-нибудь в полное распоряжение Тани свое купе. Он уйдет хотя бы в тот же вагон-общежитие, а она пусть отдохнет… И уже представлял, как Таня обрадуется.

Служебный вагон стоял в старом тупике у разломанного забора угольного склада, выделяясь на снегу своим длинным черным силуэтом. У вагона ходил человек. Судя по всему, кого-то ожидал. Павловский остановился; присмотревшись, он узнал Карунного и вышел навстречу.

— Загулял ты, парень, — недовольно проворчал Карунный.

Павловский поднялся по ступенькам в тамбур.

— Зайдите, Семен Николаевич, отогрейтесь…

— Некогда! — резко оборвал тот. — Военный эшелон в Пуховке разбомбили.

— Когда? — Это сообщение Павловский еще не полностью осознал, как будто так это важно «когда», сейчас или днем.

— Вечером. Связи не было. Как наладили связь, так сразу и сообщили. Надо помочь.

Пришлось Павловскому спуститься вниз.

— Чем же мы поможем, Семен Николаевич? Там же военные, в Пуховке. Небось уже сделали что полагается.

— Там госпиталя нет! Раненых размещать негде. Вывезти надо покалеченных.

— Ну, Семен Николаевич, это бы надо с Гудковым… Он начальник службы…

— Нет Гудкова, вот в чем дело! На дрезине уехал куда-то. Всю ночь не будет его. Тебе решать!

— Что я решу…

— Сейчас же распорядись: паровозу со всеми вагонами, что для жилья приготовлены, выехать в Пуховку. Люди гибнут!

— Семен Николаевич, это согласовать надо… Или дождаться утра, Гудкова…

Карунный задышал тяжело, угрожающе.

— Не мудри… А ну шагай! Если свернешь, то не ручаюсь… Утоплю в снегу…

Потоптался на месте Павловский, да и пошел.

— Семен Николаевич! — повернулся он, когда вышли на главный станционный путь. — А как же с местным населением? Где размещать будем? Столько труда вложили…

— Не рассусоливай! Двигай дальше… Больше не останавливайся!..

В полночь из Раздельной прогремел в сторону Пуховки маленький поезд. Ни хвостового сигнала, ни осветительного прожектора впереди. В первом вагоне ехала вся бригада Бородулина, поднятая по тревоге. Может случиться, что местных сил не хватит для быстрой погрузки раненых, и тогда без рабочих не обойтись. Вместе с бригадой ехал и Карунный.

Было темно и холодно. В щели дул ветер. Петр и Дмитрий забились в угол, прижавшись друг к другу.

Дрожал в своем плохоньком бушлате Федор Васильевич. Он подпрыгивал, пытаясь согреться. Карунный ходил по вагону. Сначала пытался по диагонали, из одного угла в другой, но часто натыкался на рабочих, поэтому изменил направление и стал ходить поперек вагона. Три шага вперед, три шага назад…